Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы
Шрифт:
За моими двоюродными сестрами Люсей и Аллой никто не ухаживал – может быть, потому, что они вечерами сидели дома: кроили, шили, вязали, читали. Аллочка была тоненькой, с горделиво вскинутой головкой, весной и осенью ходила в узком черном пальто и шляпке-менингитке. А когда мы увидели фильм «Карнавальная ночь», то поняли: она красавица, ведь у нее такая же талия, как у Людмилы Гурченко!
Люся была другой, но тоже красивой, как красива всякая юность. Улыбчивая и молчаливая, она всегда всех в чем-нибудь выручала. Мне помогала с уроками, за Витькой ходила в садик, бегала для нас в магазин, убирала двор. И когда моей маме подарили в больнице парфюмерный набор «Русская красавица», она передарила его Люсе.
Ах, какая была красота, эта самая «Русская красавица»! Духи, одеколон и пудра с одинаковыми цветастыми картинками: у березы стоит девушка с высоко уложенной вокруг головы косой, в старинном сарафане, с маленьким платочком в руке, а улыбка – не передать, какая ласковая!
Так вот о ком все время пели песню:
На груди ее коса,С поволокою глаза,Стар и мал – вся улицаДевушкой любуется!И подпевали по вечерам Всесоюзному радио наши бекетовские улицы:
Ох, недаром славитсяРусская красавица!Девушка эта была из сказки, именно ее лицо сияло в сказочном фильме «Василиса Прекрасная», который вскоре я с замиранием сердца смотрела в клубе Павших борцов…
Люся набор поделила: себе взяла духи, Аллочке отдала одеколон, а мне досталась пудра. То-то зарозовели-зарумянились мои белесые тряпичные куклы! И сама я несколько дней красовалась перед миром, с головы до ног обсыпанная душистым чудо-порошком. Совсем недавно была у Люси в гостях, зашла в ее спальню с допотопным трюмо, с извечными пустыми пузырьками, коробками, баночками на кружевной скатерке:
– Чего не выкинешь-то? Тараканы заведутся.
– Да жалко, вдруг пригодятся.
Пригодятся… Кому они нужны, эти доисторические склянки? Хотя бы эта… Я взяла в руки овальный флакончик и замерла, не веря своим глазам: «Русская красавица»!
– Люся! Это те самые духи? Которые моя мама тебе подарила?
– А какие же еще! Конечно, те самые. И «Кремль» сохранился, видишь? И «Красная Москва»…
Я перебирала когда-то дорогие фигурные пузырьки, теперь ставшие бесценными реликвиями, откручивала блестящие крышечки, внюхивалась в пустоту за стеклом. Конечно, ароматы давно утрачены, можно сказать, в прямом смысле вымыты водой времени.
– Помнишь, как мы наливали во флаконы воду, когда духов оставалось всего ничего?
– Старались растянуть удовольствие, лишних денег ведь никогда не было… Таня, я давно хотела спросить: там действительно есть жизнь? – и Люся показала головой наверх.
– Ты же крещеная, сама знаешь…
– Но хоронить-то в землю будут. А если что не так сделают?
– Но мы же своих стариков похоронили. А так, не так… Почему не так-то? Кресты стоят на могилах, поминаем…
Я подвела Люсю к трюмо:
– Да мы еще с тобой молодые, ты глянь – ни одной сединки! Времени хватит, чтоб подготовиться…
– Ты опять про церковь…
– А про что же еще, самим-то правильно не умереть.
Алла живет под Днепропетровском в своем доме: сад, огород, куры, гуси, утки. Семья огромная: три сына, пять внуков. Всё – на Аллочкиной любви, на ее безграничном терпении построено. Хорошо, хоть со снохами повезло, такие же работящие.
Аллочку я не узнала, когда увидела лет пять назад: она совсем высохла и словно уменьшилась ростом. Заметив, как я на нее потаясь поглядываю, спросила:
– Что, сильно постарела?
Я лишь молча ее обняла.
Были у нас еще родственники по материнской линии, с которыми мы почему-то не роднились. Помню, жила (недолго совсем) в нашем бекетовском доме девушка – большая, нескладная, с рыжими косами.
Спросила недавно сестру Людмилу:
– Не знаешь, кто она?
– Нет… Может, чья-то племянница?
Помявшись, Люся добавила:
– Была какая-то в нашем роду Валентина, тетя Пава рассказывала о ней как о родственнице. Из богатых, наверное, потому что к ней после войны моя и твоя матеря ходили о чем-то просить. Ни с чем вернулись, плакали, с тех пор и не знались.
Разве найдешь их теперь, тех родственников? А хочется встретиться, сблизиться, ведь, как водится на Руси, нечаянная чёрствость родных людей с годами сердечно-простительно забывается. Но Бог встречи не посылает. Видно, случилось когда-то – давным-давно! – непрощаемое.
Дом и летняя кухня были глиняными, и летом мы с сестрами ходили собирать по окрестным дорогам «серебро и золото»: так тетя Тося называла лошадиные и коровьи лепехи – ценные добавки в глину. Глину месили сначала в сапогах, потом босиком. Обмазывали наружные стены, белили известкой. Мел шел только на внутреннюю побелку, два раза в год – на Пасху и осенью перед Покровом.
И какими же вкусными казались отбеленные стены! Я тайком слизывала мел, а когда однажды попалась, даже не была наказана. Мама только покачала головой и назавтра стала давать какие-то таблетки. (В благополучном семидесятом году меня, беременную, так же тянуло на мел, и врач назначил глюконат кальция ввиду кальциевого голодания. Стало быть, оно оттуда, из послевоенного детства). Тогда, в те самые послевоенные годы, все жили просто, и откуда мне было знать, что – бедно?
Ничего нет в судьбе, только мать и отецТам, в окрестностях дома и детства:Беззащитность калитки… земли изразец…Святость послевоенного бедства…