Дурочкины лоскутки. Старые и новые житийные страницы
Шрифт:
К вечеру отправились на кладбище.
О, старые родные кресты, как вас много! Стоять вам вечно на земле, на порфире памяти моего православного рода! Сколько их, родных могил… И травы что-то многовато, не так уж и часто, видно, ходят сюда предков попроведать. А может, год такой выдался – свежий, дождливый, вот трава и стремит окрест свои бессмертные плетения? Совсем-то своих никто не забывает, вон какие кресты стоят – каменные, высокие, хорошо издали видные, с любовью поставленные.
Родненькие лежат парами: дед Кондрат и баба Анастасия, дядя Андрей и тетя Настуня, остальные – по всему погосту, пришлось поискать. Со мной вместе ходили остальные паломники, жалостливо читали надписи на памятниках
Она встретила нас высокими мальвами вдоль ограды, чистым полем двора с желтыми песочными дорожками, голубями на кресте и разноцветными домоткаными половиками, сплошь застилавшими церковные полы. Мы изумились и духу старинно-домашнему, и невиданным у нас в России иконам: святые глядели на нас, как хорошо знакомые по жизни люди, как родственники. И в этой старенькой церкви свершилось великое: наш паломнический батюшка иерей Александр Морозов отслужил всеобщую панихиду, помянул каждого усопшего по имени, указанному в едином, написанном сельчанами и паломниками, списке. Вечная память и вечный покой общим нашим православным предкам!
А может быть, эта панихида, запечатленная в вечности, и есть фотография моего рода, воспоминания о котором так томят мою душу? И не предки ли мои – в золоте и серебре, в белом, алом и синем – были увидены мною во сне во время этого украинского путешествия? Мужчины и женщины в царских головных уборах, в богатых золототканых одеждах, с высоко поднятыми головами, и этот святой ряд уходит в далекую перспективу, а над ним – сияющий лик Богородицы.
Богородицу не зря называют Пространством во скорбях. Всемилостивая, Она всем помогает в избавлении от горестей, ибо велико пространство Ее материнской любви. Чаю, мой православный род под Ее вечным Покровом.
Когда мы возвращались из паломничества по Украине, ночью, почти засыпая, я увидела на фоне бесконечного Вселенского пространства православный крест, целиком составленный из миллионов звезд – или миллионов православных душ?
В моем доме много лет живет акварель моего друга, народного художника Украины Андрея Антонюка. Он привез ее зимой, в Рождественский Сочельник, когда приезжал в Волгоград из родного Николаева к сыну Даниле, тоже художнику и тоже замечательному.
Был поздний вечер, я уже пришла из церкви и зябко согревалась пустым чаем у настольной лампы на кухне, и тут под соловьиный звон дверного колокольчика появился Андрей: борода и усы в снежном инее, смеющийся, с огромным, перевязанным зеленой лентой, пакетом:
– Принимай Рождественский подарок!
Развязал ленту – и в комнату хлынул свет!
– Ой, красота какая!
– Это Украина, родная наша матерь, узнаешь?
И так же быстро, как возник, Андрей удалился со словами:
– С Рождеством тебя, сестричка!
Наши души и вправду тонко чувствовали между собой родственную связь, я уже рассказывала об этом в повести «Окошечко». Если подумать – ничего удивительного: ведь в жизни Андрея и моей есть Украина.
Всю Рождественскую ночь она сияла передо мной с голубо-зелено-белой акварели: тоненькая дева-свечечка трепетала посреди цветного поля и радовалась моим слезам и молитвам. Она и сейчас так же трепещет и светит со стены над моим письменным столом.
Андрей звонит, спрашивает:
– Как поживает моя дивчина?
– Сияет, – отвечаю, – зовет на Украину.
– Так приезжай!
Когда-нибудь, когда-нибудь…
А пока встречаемся в Волгограде. И однажды я пришла в семейную мастерскую Антонюков с диктофоном:
– Давай-ка оставим твой голос в эфирном пространстве, Андрей. Согласен?
И он согласился.
– Что есть личность, Андрей?
– Во всяком случае, не гордыня о себе, а полное служение тому, зачем ты родился на этой земле, подтверждение делами своими Божиего промысла. Мне в детстве уже давали ответы на вопросы жизни, которые многие взрослые никогда и не слышали, хотя дожили до седин. Я рос в семье, где слово Божие и заповедь Божия были в основе жизни, и, значит, дела мои и ответственность моя соизмерялись с этими основами, с Божиим промыслом. Ответственность перед Господом Богом – главное, поэтому в семье на корню пресекалось малейшее проявление гордыни, и бабушка, и мама знали и учили этому знанию меня:
«Не ты, но Бог через тебя делает, все – дела Божии».
Как-то зимой, под вечер, постучали в дом, мама открыла дверь, увидела: стоит мужчина, высокий, уже немолодой, и просится переночевать. Странник. А в доме были только женщины и дети, и маме страшно стало, а он говорит:
– Не бойтесь, я помолюсь, переночую с краешку, если можно – в сенях, отогреюсь и уйду утром.
Ну, мама впустила его, повечеряли, он и говорит:
– Помолимся!
И маму поразило, что он не просто стал молиться, а – править службу. Был Рождественский пост, человек достал маленькие книжечки – про святое – и говорит маме:
– Наталья, возьмите, почитайте, а если Богу будет угодно, узнаете обо мне.
А мама волнуется:
– А где же вас искать, чтобы книжки отдать?
– Будет Богу угодно, он известит вас о монахе Андрее.
И с этими словами ушел.
И прошел уже месяц, прошел второй, мы книжки по нескольку раз перечитали. И вдруг приснился маме сон, она утром и говорит нам:
– Скоро отец Андрей придет!
– Какой отец Андрей?
– А тот монах, который был у нас.
И вечером действительно пришел монах Андрей, поздоровался, как со своими, после молитвы сели вечерять и беседовать. А я забрался в уголочек кровати, где лампадка висела, и стал рисовать в тетрадке, как они беседуют за столом под иконой. Первый раз в жизни я рисовал с натуры! Было мне десять лет. С каким трепетом, с какой боязнью водил я карандашом по бумаге! Думал, никто не видит, а священник говорит:
– Наталья, попроси сыночка своего, пусть он нам покажет, что нарисовал.
Я – к двери, а он:
– Не бойся, сынок, не бойся, покажи!
Я беру этот рисунок, показываю, а мама:
– А кто это намалевал тебе? Ты ж не мог сам такое сотворить!
Я пытаюсь сказать, что это я сейчас, когда в кровати сидел, нарисовал, а монах Андрей улыбается и – никогда не забуду! – произносит:
– Наталья, давай помолимся Богу за талант твоего сына, что Бог ему послал! Храни его, Господь! Пусть бережет свой талант и славит Бога и Отчину…
Берегу этот рисунок, он сохранился совершенно нечаянно. Я уже закончил художественное училище, мои студенческие работы валялись где-то в чулане. Как-то перебирал их и нашел первый свой листочек – и не поверил глазам, настолько рисунок был профессионален! Его мог сделать только человек, владеющий техникой, умеющий писать с натуры.
– Ангел водил твоей рукой, не иначе, Андрей, – вздохнула я.
– Это действительно так и произошло, рисунок был сделан как бы не мной. Я написал потом портрет монаха Андрея, который погиб во время воинствующего атеизма, уже после смерти Сталина, в шестидесятые хрущевские годы гонений на церковь. В один из своих переходов, когда Андрей шел от села к селу, неся слово Божие, его убили комсомольцы, забили до смерти, даже бороду и волосы его обстригли… Я всегда его поминаю, отца Андрея, Царствие ему Небесное! Думаю, что он был послан мне Богом – словно Ангел, у нас и имя ведь одно… И вообще я чувствую продолжение в себе его жизни, его слова, была не одна с ним встреча, он приходил к нам постоянно. И не только у нас он появлялся: после того, как закрыли монастырь, монах Андрей ходил по людям. А маме он потом все время снился.