Целыми днями кружили мы на 66-м автобусепо Ломэсу за тридцать пять центов,лишь бы напомнить себе, и кто б еще нирешил взглянуть, что мы способны на мимолетность.Но в основном – из-за кондиционеров воздуха.Джордан тем летом носила длинные рукаваи говорила консультанту седьмого класса,что попала в ведро ножей,что, помню, думала я, не было неправдой,если учесть применение глагола попадать в других фразах,где подразумевается, что это не вполне случайность,а скорее, по обстоятельствам, вроде как кто-то можетпопасться в сети любви или попасть в дурную компанию девчонок.Автобус вилял и кряхтел от моего домадо парка минут тридцать, и на том рубежемы могли решить сойти с него, в зависимости оттого, с какой вероятностью пацаны, единственный наш стимул, слетелись наобычное место под эстакадой.И
после этого у меня в животе немножко дергало,когда мы видели кружок косматых головв отдалении, горку великов и скейтбордоврядом с ними – как металлический костер, – или тучкусладкого виноградного дыма, встречавшего нас, не успевали мы подойти.Часто казалось сперва, что они нас там нежелают – наблюдение это я никогда не делила с Джорданиз страха, что оно тогда станет всамделишным, – но ей всегда хорошоудавалось торговаться за собственное присутствие, как только онаоткрывала рот, все забывали, как это – жить без нее.Прежде, чем пацаны успевали решить заняться чем-то,что не включало нас, Джордан пошучивала как раз над тем,что было у нас, а у них не было, обычно в видежалобы, например: «Я уже просто мечтаю с себя этот лифчик скинуть,ты мне поможешь?» А поскольку я была с ней, такой титуля бы предпочла собственному имени,они все считали, что я следующая в очереди на разоблачение,будто какую боль бы Джордан ни чувствовала, болело и у меня.Довольно скоро мы оказывались в центрекруга, игрались с волосами друг дружки,пока пацаны смотрели, – мы выхвалялись тем, что моглиделиться друг с дружкой своими телами так, как пацанам не дозволено. То был дар —знать желание пацана и ловить его в банку,смотреть, как оно бьется телом в стекло.Если бы я могла заморозить здесь миг, я б так и сделала —головой на бедре Джордан, опустошая персиковое«Лучшее время» себе в горло. Но, конечно, нанас, раззявив челюсть, пер наш должок,и нас просили отвечать за базар,поименовать тот город, что мы возвели в телах пацанов.Джордан знала, что я девчонка нервная. Может, поэтомуи держала меня под рукой, я придавала ей мудрости,сломанные часы на запястье ее жизни.И я помню, когда она увидела, как я дрожу,взяла меня за щеку, слабо улыбнулась, произнесла«Я сама», – как будто все это время знала, чтоей одной предстоит укрощать этот цирк.Я стояла на шухере, пока она отвела самого старшегов кусты и проделала то, что ей удавалось лучше всего,а это, из того, что я поняла, была способностьпринимать, принимать, принимать.Джордан давится, следом стонет, дальшесмеется, а я впервые дышу.Она возникает из высокой травы, вода взбухлау нее в нижнем веке, и с улыбкой, словно слезливая мамашана танцевальном концерте. Он произносит что-то о таланте, выдержке,опережает свое время, а она обзывает его вруном, и он хватает ее за попус новообретенной осмысленностью и провожает нас до автобусной остановки,закинув руку ей на загривок, а я плыву в несколькихшагах сбоку, и когда он взбирается на свой велик уехать,Джордан дергает его за рубашку и требует две сигареты.Одну на сейчас, чтобы вкус прогнать,а другую на потом, когда я вспомню, что сделала.Небо уже раскололось до вопля, синее —окончательный взвизг перед тем, как солнце нырнет за вулканы.Теперь июль, только закончился вечерний час пик, и город — чахлое пламя,провал безмолвия между шипящими машинами становится дольше и дольше,все дольше с каждой нежной минутой.
Должно быть, я ее любила только летом
Потому что помню лишь ее ноги,голые и в рыжих веснушках от жары,кислый дух ее подмышек, когда она разговариваларуками, или как она спала на полотенцена гравии заднего двора, пронзительное солнце слепилоот масла у нее на плечах, или как она листаламатерины каталоги, рисовала гениталии,засунутые в рот фотомодели, или как мы ходили в одних лишьмаечках на бретельках, даже ночью, палец ее вихрился попериметру кровавой луны, пока мы лежали на крыше машины,стоявшей на столовой горе, кости десятка девчонок захоронены поднашими медленно дышащими телами, за много лет до того, как их нашли,или как мы голыми купались во льду и по очереди лизали леденец-ракету,купленную на карманную мелочь, и как, согласно любому определению того,что значит быть влюбленными, мы такими и были, но отчего-толишь в июне, или июле, или же августе, а настанет сентябрь —и нет ее, в зимней спячке, ждет солнца, кожа ее,ее язык лакает соль с моей щеки,мы лишь едва говорили о наших телах и о том, чему хотимих научить, если не перепадало нам сплести ноги,разговаривать нам было не о чем, если не могли дразнить собойдруг дружку, в чем смысл болтаться вместе,если не могли насосать кровавый синяк друг дружке на шею,чтоб какой-нибудь мальчишка заревновал, кто были мы на самом деле?что еще было делать?
Кручу назад
мы с пацанами играем в «четвертачки» с двойными стопками водки, и я побеждаю. под победой я подразумеваю, что я не из пацанов, но почти что не хуже. под этим почти что я подразумеваю, что я девчонка, и я пьяна. всякий раз, когда промахиваюсь мимо стопки, джонни выпадает метнуть четвертачок мне по костяшкам, и теперь костяшки у меня кровоточат мне на бедра, но всякий раз, когда попадаю в стопку, мне достается опрокинуть в себя полную глотку выпивки. я шарахаю стаканчиком, пока он сбоку не трескается, и теперь игра на то, кто по-прежнему осмелится из него пить, кто рискнет осколками в животе, кто порежет себе нутро ради пачки «ньюпортов», и дело даже не в том, что мне хочется сигарет, я просто не боюсь крови, что также свойственно девчонкам. но быть единственной девчонкой означает, что нужно заставить себя проигрывать, когда слишком много выиграешь, поэтому монета отлетает у меня рикошетом от кромки стопки, и я позволяю джонни раскроить меня. через тридцать минут джонни выволакивает меня из ванной за запястья, и я слышу, как он говорит что-то про кровь на ковре, о пьяной девчонке в доме, от которой повсюду пятна, и я думаю, это должно означать, что я чемпионка по «четвертачкам». джонни такой парень, кто спит с пистолетом, не с женщинами. но именно джонни всегда приглашает меня поиграть в четвертачки, и мне иногда интересно, не вот так ли джонни ебется. как, может, он из тех людей, кто кричит, лишь когда под водой, или дает мне ощутить, до чего сильные у него пальцы, на самом деле меня не касаясь. может, именно поэтому все мы здесь, даже мальчишки, чтобы джонни держал нас, как зарешеченное окно. один день в неделю я работаю двойную и в этот день не отвечаю на звонок джонни. под одним днем в неделю я подразумеваю, что к нему вламываются два мужика и застреливают джонни в висок за две тысячи колес, а я соскабливаю в мусорку пасту с тарелки какого-то предпринимателя. при случае я расскажу вам, почему не пошла на поминки. наверное, я на самом-то деле никогда не знала джонни таким. под таким я подразумеваю трезвого или в церкви. когда говорю, что не пошла на поминки, я подразумеваю, что проезжала мимо его дома каждый день два года подряд, и знак «продается» так и не сняли, как будто дом всегда будет джоннин, будто, может, весь город знал, что там случилось. будто, может, не получается вывести кровь.
Автокросс
Мужики в автокроссе говорят, я б могла пригодитьсяв гараже, потому что у меня крохотные руки. Могу достатьдо глубочайших уголков двигателя, словно горничная,сделать все это новехоньким.Они говорят, я не такая, как другие девчонки,те, что распялены по капоту, какновехонькая покраска. Те, кому нравится вкусстарого машинного масла под ногтем, как легкорасстегнуть темно-синий спортивный костюм.Мужики в автокроссе не верят, будто я знаюразницу между четырехцилиндровым двигателем и V6,но держат меня под рукой все равно, потому чтоя много места не занимаю. Неплохие они парни.Они не знают, как меня звать, никогда не спрашивали,просто кличут меня Шоферкой, а я она и есть.Мужики не ошибаются.Когда я финиширую на десятую долю секунды быстрее Майкав «миате» 99-го, мужики говорят, это потому, что я нихеране вешу.Они не знают, как меня звать, но зовут меня жульем.Мужики перезатягивают мне болты безопасности ради.Мужики открывают мне дверцу машины: «Дамы вперед».Мужики всегда помогают.Один мужик спрашивает, как я достаю до педалей.Один мужик спрашивает, где мой папочка.Один мужик открывает багажник и говорит:«Спорим, ты такая маленькая, что влезешь».
«лучшим другом няньки был ее пес…»
лучшим другом няньки был ее пес, которого она выдрессировала прыгать на улице через штабели коробок, как циркового пони. однажды я видела ее отца на переднем крыльце, он обрабатывал рану от укуса на икре. много недель он клялся, что если б ее мать не согласилась пса усыпить, он бы сам застрелил его в пасть.
Убийство маленькой красотки
со строками из репортажа журнала «Пипл» 1997 года об убийстве Джон-Беней Рэмзи[5]
Маленькая Мисс Рождество мертва в подвалерябь потрясенья быстро расходится по странеподле жертвы найдены одеяло и веревкакровь и плоть Мисс Западная Вирджинияидеальная мать, идеальный братдля идеального отца самолет-приватклейкая лента, шнур, скрученный вокруг шеиинтервью на «Си-эн-эн» в лучшее эфирное времякокетливый, провоцирующий ребенок шести летМисс Америка Ройяль в 1996 годуэлегантная, бурливая, ей внимание знакомозаписка о выкупе величиной в пенсию Джонапромокните глаз, вам подавай кишок понемножкуно лишь блондинки попадают на обложкудевчонки пропадают сплошь и рядомно чтоб их оплакивать, им тиару надоестественно привлекательная, исключительно смышленаядля слова белая сколько еще есть синонимов?
5
Джонбеней Патриша Рэмзи (1990–1996) – американский ребенок-«королева красоты», убитая в отцовском доме в Боулдере, Колорадо. Хотя была найдена записка о выкупе, это преступление до сих пор не раскрыто.
«я знала ее отца не хуже…»
я знала ее отца не хуже, чем ребенку известен не ее кровный родственник. знаю, что он засиживался допоздна, чертя дома, которых мы никогда не увидим. пробежимся пальцами вдоль их идеальных линий. однажды я рассказала ему анекдот о блондинках, которых сбивают поезда, и он так смеялся, что свалился с качелей на детской площадке в грязь.