Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
говорила хорошим русским языком культурного человека. Во время нашей поездки она
часто выходила из купе расстроенная: «Он любит рыбу к обеду и все сердится, что я ему
не даю».
76
Забегая вперед, скажу, как она убивалась после его смерти, а он почему-то никак не
обеспечил ее. Но Юрий Михайлович тоже был очень привязан к Насте. Когда в последний
раз перед смертью он вернулся из больницы, то, выйдя из машины, посмотрев кругом, вдруг разрыдался, говоря: «Почему Настя меня
в квартире, ожидая его возвращения.
Следующее купе занимали две Катюши, как звала Наталия Сергеевна Рашевская
Екатерину Павловну Корчагину-Александровскую и ее дочь Екатерину Владимировну
Александровскую. Тетя Катя выезжала из Ленинграда в очень тяжелом настроении, в
слезах. Она долго не могла решигь, ехать ей или оставаться. А когда ее, наконец,
уговорили ехать, категорически отказалась от выезда ее старая, преданная Поля.
Насколько помню, следующее купе занимал Леонид Сергеевич Вивьен с женой Евгенией
Михайловной Вольф-Израэль, дочерью Мариной и тещей, которая ехала больная, все время
лежала и не выходила из купе. Леонид Сергеевич, всегда на вид спокойный,
выдержанный, с неизменной трубкой в зубах, пользовался каждой остановкой поезда,
чтобы подвигаться и даже побегать со своей 15летней дочкой Мариной.
В одном купе находилась еще одна лежачая больная – Музиль как мне потом сказали.
Проходя мимо этого купе, я всегда оборачивалась на взгляд ее прекрасных живых глаз, которые с большим интересом всматривались в меня, наверно, как и в каждое новое лицо.
Я всегда с участием смотрела на нее, думая: какая, должно быть, тоска лежать вот так, неподвижно. Ее сын– режиссер Пушкинского театра, только что поставил очень удачный
спектакль тургеневского «Дворянского гнезда». Говорят, его мать очень поправилась в
Новосибирске и возвращалась домой в совсем другом состоянии.
В одном из купе ехали супруги Сушкевич и Бромлейс маленькой собачкой. За все две
недели нашей поездки я ни разу не видела Бромлей без шляпы с вуалью и перчаток.
Всегда в полной форме. Почти на всех больших остановках супруги, а чаше одна Бромлей
с собачкой выходила на прогулку. Горда и величава была она необычайно. За наше
длинное путешествие мы постоянно сталкивались с ней лицом к лицу. После нескольких
таких встреч я как-то однажды невольно поздоровалась с ней. Она не ответила мне, сделав
вид, что не слышала моего приветствия.
Во время пути все наше с Ниной внимание было сосредоточено на кормлении и
пищеварении Андрюши. Кормилица моя дочь Нина была такая же плохая, как я в свое
время. Очень рискованная вещь была эта поездка для младенца такого возраста.
Приходилось давать ему молоко, купленное на станции, от неизвестных коров. Но выбора
не было, и, в конце концов, все обошлось благополучно.
До Тихвина два раза над нами показывались германские самолеты, поезд останавливался, желающие выходили из вагонов. Я лично два раза выходила в поле с Андрюшей на руках
и ждала окончания тревоги. В первый налет тетя Катя с дочкой вышли вместе со мной, а
по возвращении в поезд обе подошли и крепко меня поцеловали. Они со мной очень
дружили в Новосибирске, и этот поцелуй как будто скрепил нашу будущую дружбу.
Очень тяжелое впечатление осталось у всех при проходе поезда мимо станции Мга. Там
только что был налет, кругом валялись изуродованные, побитые самолеты и масса еще не
убранных трупов. Я рада была, что близорукость дала мне возможность видеть картину в
сильно смягченном виде.
Мы часто встречали воинские поезда, направляющиеся в Ленинград, и перегоняли
заводские эшелоны. На стоянках красноармейцы и рабочие, узнав, что наш поезд везет в
Новосибирск эвакуируемый Пушкинский театр, вызывали и приветствовали своих
любимцев Черкасова и Симонова.
Питание у всех было свое, но все-таки как нас устраивала возможность получать на
больших остановках кипяток и заранее для нас заготовленную горячую пищу в виде супа
или каши. Очень нас выручал и взятый в дорогу симоновский громадный самовар.
Проводник ставил его несколько раз в день, и мы были обеспечены кипятком. Николай
Константинович Симонов в трезвом состоянии отличается редкой добротой и
благородством, также как его супруга, но раз как-то случилось ему «выпить», и вид
кипящего самовара, из которого, как обычно, все временные обитатели нашего вагона
брали кипяток, вызвал в нем сильное раздражение. Он стал скандалить, кричал на весь
вагон, что никому не позволит пользоваться кипятком из своего самовара, пусть каждый, кто хочет пить чай, обзаведется собственным самоваром и т.д. Все молча разошлись по
своим купе, зная, что в таком состоянии он не способен разговаривать. Накричавшись
вдоволь, он лег спать. Купе было открыто, когда я, проходя мимо, увидела трогательную
картину: Николай Константинович спал рядом со своей дочкой Катюшей, в ногах у него
лежал опрокинутый самовар. На другой день все, разумеется, отказались от услуг