Душа Пандоры
Шрифт:
В комнате Деми собрала все свои дневники. Скрепленные вместе белые листы, на которые она чернилами выплеснула собственную душу. Безликие для кого-то слова, что отражали ее переменчивую натуру, что свойственна юным и тем, кто каждые сутки, теряя свою память, теряет, обнуляет самого себя. В них — ее сиюминутные желания и высеченные в граните времени мечты, которые так или иначе находили путь к ее сердцу или и вовсе никогда его не покидали.
Элени будет удивлена, обнаружив ящик комода пустым, но в море прочих странностей исчезновение
Пигмалион принял ее странный дар с благоговейным трепетом. Деми обнажала перед ним свою душу, которая оставалась загадкой даже для нее самой.
Ожидала, что придется позировать, но все, что ей оставалось — лишь терпеливо ждать. Пигмалион ваял ее лицо и тело из цельного куска мрамора. Его руки порхали в воздухе с удивительной, почти нечеловеческой скоростью и… красотой. С мимолетной улыбкой Деми подумала: это та ступень мастерства, которую достигаешь, когда можешь посвятить любимому делу целые века.
Пигмалион вырывал из ее дневников целые страницы и, зажимая их в ладони, зубилом лепил статуе лицо. Выжатая досуха, Деми уже почти — почти — не удивлялась тому, насколько живым, одухотворенным становился под его пальцами камень.
— Неидеально, — в то же время недовольно хмурился он. — Слишком мало времени.
Смеясь, Галатея успокаивала супруга. С ней, вечной музой Пигмалиона, работа спорилась.
Деми ждала, когда финальным аккордом Пигмалион вдохнет в камень жизнь. Проникнувшаяся магией Алой Эллады, ждала плетения чар или особого ритуала. А потому не сразу поняла — весь процесс творения и был его ритуалом. Кроша камень, придавая ему форму, Пигмалион наполнял его жизнью своими прикосновениями.
И с каждой выточенной на лице статуи чертой, что приближала ее к человеку, память Деми по крохам себя теряла. Будто ее собственный скульптор отсекал от нее ненужные куски.
Утро минувшего дня потонуло в туманной дымке. Как она просыпалась, что думала, что говорила… ничего этого уже нет. Стерто, вытравлено, выскоблено. Следующим исчез полдень. За ним — спуск в подземный мир, о котором пришлось рассказывать самой Ариадне. А после — странное прощание с мамой. И с Изначальным миром заодно.
Она еще цеплялась за свое «я» — как утопающий за брошенную ему соломинку. Пока еще помнила, что она — Деметрия Ламбракис, очередная инкарнация Пандоры, что века назад откинула крышку пифоса и наслала на Землю полчища атэморус. Но что-то важное она безвозвратно потеряла. В конце концов не осталось уже ничего, кроме Пигмалиона с его Галатеей, Ариадны и Харона, которые одним своим присутствием напоминали о себе; потери памяти, о которой с печальными глазами напоминала Ариадна, Алой Эллады и странной, безликой цели — сотворить статую, чтобы… Чтобы, собственно, что?
Деми не задавала вопросов — слишком устала. В глазах Харона — ни толики сочувствия. Он казался высеченным из камня, словно очередное создание великого творца. Но он был рядом и ничего не говорил, и сейчас этого оказалось достаточно. Рядом, конечно, была и Ариадна. В ее глазах сочувствия — целый океан.
Статуя, которая была похожа на Деми, словно отражение, тихо вздохнула и открыла глаза.
— Она заменит тебя в Изначальном мире, — прошептала Ариадна, сжимая ее ладонь.
Пигмалион был доволен своим творением. Деми — счастлива, что теперь, когда до рассвета оставалось не больше часа, может наконец поспать. И может заснуть до того, как забудет, кто она такая. До того, как забьется в панике, потому что не сможет себя вспомнить.
Харон исчез вместе с ожившей статуей Пигмалиона. В буквальном смысле — просто перейдя невидимую для Деми завесу, перестал существовать в этом мире, чтобы проявиться в другом. Вернулся, чтобы отнести их в пайдейю. Уже без него Ариадна проводила Деми в комнату и, улыбнувшись на прощание, оставила ее.
Она была вымотана, опустошена. И все равно казалось, что так просто не уснет — рой мыслей в голове не позволит. Но стоило смежить веки, возникло ощущение, что ее затягивает в баюкающий темный омут.
Последней в голове мелькнула мысль: «Интересно, в Элладе до сих пор за сны отвечают боги?»
Часть третья. Дочь солнца и царица чудовищ
Глава семнадцатая. Цирцея
«Кто я?»
— Привет, Пандора, помнишь меня?
Он сидел на ее кровати, облаченный во все черное. Правую сторону его лица закрывала полумаска. Львиная голова, но среди темной гривы закручивались вверх черные рога.
Мантикора.
Она запуталась в вихре чувств и образов, что наслаивались друг на друга. Он — Никиас, кажется, ее ненавидел. Он был холоден и ко всему безучастен… Или… нет?
А еще, кажется, под его маской пряталась тьма. Или тьму он призывал себе в помощники?
«Но кто я? Не могу же я быть той самой Пандорой?»
— Так и знала, что ты придешь, чтобы снова ее напугать, — раздался со стороны двери укоризненный голос.
На нее дохнуло теплом, словно из-за туч выглянуло яркое солнце. Облако золотых волос, румянец и ласковая улыбка… Ариадна. Ее имя всплыло в голове без малейших усилий, оттого ощущение неправильности происходящего лишь усилилось. Почему она знает ее, незнакомку, но совершенно не знает себя?
— Я лишь хотел рассказать ей правду.
— Или воспользоваться случаем в очередной раз ее обвинить.
Он собирался что-то ответить, но она не позволила:
— Ты — Никиас, а ты — Ариадна. Но кто… я?