Душа

1.

Неотрывно он смотрел на Куми. Куми была его одноклассницей. Больше всего ему нравились ее маленькие белые зубки. Она зевала, как котенок.

Куми внимательно слушала учителя. Она сидела, подперев подбородок ладонью, и время от времени делала пометки в тетради. Она была хорошей ученицей; во время контрольных и диктантов она наклоняла голову, словно бы прислушиваясь к собственным знаниям, и сосредоточенно заполняла строчку за строчкой, пока их

не набиралось на твердую "А +". Ей легко давалась учеба.

Он не был таким.

Он был...

Внезапно он заметил, что одна из его авторучек лежит неправильно. Не в той позиции. Не на том месте. Он носил с собой три авторучки; и всегда клал их так, чтобы все они лежали перпендикулярно краю парты. Сейчас одна из ручек отклонилась градусов на десять. Он подцепил ее двумя пальцами; и аккуратно переложил так, чтобы вернулась перпендикулярность.

Так... Так...

Вот так.

Все авторучки лежали идеально перпендикулярно краю.

Теперь стало правильно. Он сам не заметил, что невольно задержал дыхание. В таких делах надо быть максималистом. Малейшая неосторожность - и равновесие безнадежно нарушится, испарится гармония. А этого допускать нельзя.

– Там шли боевые действия, поэтому гибли люди. Однако не было какой-то резни или массовых жертв, как утверждают порой, - учитель сел поудобнее, затем продолжил.
– Китайское правительство наняло актеров, они несколько часов изображали из себя жертв. Записывайте. За этим предлагаю подумать, почему тема Нанкина так часто всплывает в последнее время...

Куми подняла руку.

– Да, Таниока-кун?
– учитель благосклонно взглянул на нее.

– Мне надо выйти, сенсей, - сказала она.

Учитель кивнул.

– Хорошо, только не задерживайся.

Куми ушла, и ему стало скучно.

Он изучал Куми в последнее время. Он знал уже, где она живет, знал все ее привычки и пристрастия во вкусах, знал, что она в детстве переболела корью и желтухой. Это было написано в ее медицинской карте. Была у Куми еще одна тайна... Он бесстрастно взглянул на карадаш.

Идеально заточенный карандаш.

Он положил карандаш между авторучками - так, чтобы расстояние между ними и карандашом было равным.

Его звали Ацумори Аяо. Иногда он рассматривал себя в зеркале и признавал, что да, он плох внешне. Грязные, сальные, неровно остриженные волосы. Уши слишком большие. Подбородок у него вялый. Кадык похож на орех, застрявший неудачно в глотке. Тощий, нескладный, уродливый юноша. И больше всего ему не нравились собственные глаза - большие и широко распахнутые, безмятежно глупые, словно бы кукольные, с дрожащей каплей зрачка.

"Аутизм, - сказала ему как-то сестра.
– У тебя легкая олигофрения, это не так уж и заметно. Ты вполне адекватен, А-чан. Ты можешь учиться с другими детьми, ты ничем не хуже их".

"Аутизм, - эхом отозвался Аяо.
– Нэ-сан, "аутизм" и "олигофрения" - это

не одно и то же. Это разные вещи. Я читал".

"Ну вот, - обрадовалась сестра, словно бы не услышав его.
– Ты ведь даже читать умеешь. У кого язык повернется назвать тебя дебилом?"

Действительно, в лицо дебилом его никто не называл. В старших классах мало кого волнует, дебил ты или нет. Однако с ним не дружили. Не общались. Даже когда он пытался завести знакомство, когда он настаивал - одноклассники не принимали его дружбу.

Хорошо, что у него есть Мейда.

Он был сошел с ума, будь он один - однако у него есть Мейда. Милая, слабая и бесконечно добрая. Маленькая Мейда. Маленькая - но уже настоящая женщина, его опора, воплощение его домашнего очага.

Аяо посмотрел на карандаш.

Воткнуть бы его кому-нибудь в глаз.

Он не раз видел в тех кровавых сериалах, что показывали по ATX-TV, разные волнующие сцены: огромные белые чудовища, заживо пожирающие людей, теракт на Токийском стадионе (с множеством жертв), распиленная пополам девочка и голова, от удара лопнувшая как арбуз, лезвия из "Паразита".

"Хорошо было бы иметь такие лезвия в пальцах, - меланхолично подумал Аяо.
– Я бы мог вспарывать глотки одним движением большого и указательного".

На ум сразу же пришли сербосеки и сербомолоты времен Ясеноваца. Во время Второй мировой хорватские каратели-усташи убивали пленных сербов особыми ножами - сербосеками. Строение простое: перчатка из вареной кожи с одной-двумя заточенными шпорами. Серб стоит на коленях, голова опущена, из-под век текут слезы. Подходишь к нему, берешь за подбородок - и распарываешь мягкое горло V-образным движением. "Sljedeci!" - кричит помощник, и тебе остается секунд двадцать на то, чтобы стряхнуть кровь с перчатки, пока к тебе волоком подтаскивают нового серба.

А сербомолот - он для того, чтобы проламывать черепные коробки...

Аяо очнулся от грез.

Над ним стоял учитель. Лицо строгое, непреклонное. Недовольное.

– Встать!
– громко сказал учитель.

Аяо встал.

– А теперь расскажи, о чем мы недавно беседовали.

– Не знаю, сенсей, - спокойно ответил Аяо.
– Ведь я не слушал.

В классе захихикали.

– А почему ты не слушал?
– зловеще тихим голосом спросил учитель.

– Я думал о Куми, - сказал Аяо.

– О ком?!

– О Таниоке Куми, нашей однокласснице. Я думаю, зачем она вышла из класса и чем сейчас может заниматься. Вдруг она в туалете. А вы не задумывались над этой проблемой, сенсей? Вдруг она в туалете-то.

Кто-то сдавленно рассмеялся.

Лицо учителя побагровело, затем пошло пурпурными пятнами. Он стал похож на пришельца из фильма "Распад". Сначала он хотел что-то сказать, губы у него дрогнули; а затем, поняв, что с Аяо бесполезно возиться, он лишь брезгливо поморщился и сказал: