Душегубы
Шрифт:
— На, — сказал он. — Может, до следующей зарплаты дотянешь…
— Даст Бог, — вздохнул прапорщик, — обещали, что через пару месяцев будет…
На рулежке огромного пустого поля одиноко маячил «Ан-12». «Газель» устремилась к нему. С самолета, видимо, тоже углядели машину. Задняя аппарель стала плавно открываться, а винты помаленьку вращаться.
«Газель» подъехала к транспортнику как раз в тот момент, когда аппарель открылась полностью. К автомобилю от самолета подошли два человека в синих потертых куртках с воротниками на рыбьем меху и в мятых ушанках.
— Недолго
— Ничего, время есть. Мы ж вроде как на вынужденную сели. Машина же старинная. Но вам бы тоже телиться не стоило. Закатывайте вашу игрушку. Вот бортинженер Жора, он поможет разместиться.
Наим развернул «газель» и задом заехал по аппарели в салон. Еще через полчаса, когда все вольные пассажиры вылезли из кузова, а «газель» была как следует закреплена в салоне, самолет, не спрашивая разрешения на взлет — не у кого было, разве что у прапорщика с КПП, — оторвался от взлетно-посадочной полосы и поднялся в небо…
ТЯЖКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Глава тяжело посмотрел на Рындина. Тут, в этом взгляде, было все: и презрение, и осуждение, и ненависть, и желание стереть с лица земли. А голос прозвучал, как ни странно, участливо, даже с жалостью:
— Андрей Ильич, как же так? Что у нас творится, а? Эта история в Сидоровском районе просто ужас какой-то…
— Бандитские разборки, . — выдавил Рындин, — прокуратура уже работает.
— С прокуратурой разговор особый будет. А вот вашей службе такие истории — это не плюс. С Теплова я тоже не снимаю ответственности. Но тут и наркотики, и терроризм, и незаконное оружие — целый букет… Да, мне обещали, что пока, до президентских, ничего лишнего не скажут. Но ведь Сорокин опять от вас ушел. И Бог знает, где он объявится и что еще выкинет. Может быть, под самые выборы.
— Все, что ему надо было взять, он взял, — устало сказал Рындин. — Теперь ему у нас нечего делать.
— Вы наш разговор у меня на дне рождения помните? Все, что говорилось об интересах господина Соловьева, вы запомнили? И о своих личных, кстати, тоже.
— Нет, я помню, не беспокойтесь. А вот ваше волнение мне непонятно. Вы ведь совсем недавно говорили об индульгенции.
— Да. Только я забыл сказать, что многое будет зависеть от Соловьева.
— Я догадывался, что это так. Может быть, и постарался бы с большим энтузиазмом. Но могу вам сообщить, что все это уже не так.
— В смысле?
— Есть информация, что от Соловьева-старшего, возможно, уже ничего не зависит. Он вчера арестован. Инкриминируется статья 78-прим. Незаконный экспорт оборонных технологий. Кстати, по материалам, собранным на него нашим управлением. А если очень постараться, то там можно и 64-ю накопать. Все эти обхаживания мистера Сноукрофта и Резника даром не прошли.
— Вот как… — У Главы явно испортилось настроение.
— Да-да, представьте себе. И могу в чисто приватном порядке сообщить, что в ближайшее время у нас может появиться небольшая следственная группа из Москвы, которая начнет работу по определению вашего личного участия в
— Это вы серьезно? — нахмурился Глава.
— Вообще-то, я уже много лишнего сказал.
— И из каких это соображений?
— Считайте, что из гуманных. Дело в том, что там еще кое-какие неприятные выходы просматриваются. На ваши контакты в соседней области, где осенью прошлого года был убит руководитель ТОО «Роберт» Соловьев Валентин Борисович, родной младший брат Антона Борисовича. Как ни странно, он вел дела с той же самой фирмой, на счет которой господин Сорокин просил перевести три миллиона мелкими купюрами…
— По-моему, вы, Андрей Ильич, элементарным шантажом занимаетесь. Не владея, кстати, серьезной информацией.
— Возможно, но боюсь, что этой информацией владеют в другом месте. Я просто указал вам хвостик от ниточки, за которую могут потянуть те, кому ваша индульгенция не совсем с руки.
— И все-таки, чего вы добиваетесь?
— Спокойствия. Только спокойствия.
— Знаете, конечно, где абсолютное спокойствие существует? — усмехнулся Глава.
— Знаю, но не спешу туда. Мне пока неплохо и тут. А вот некоторые раздражители хотелось бы устранить.
— Какие?
— Те, которые нас постоянно беспокоят.
— Я ведь не могу вам прямо ответить. Хотя и знаю, о чем речь. А то вы еще запишете это на диктофон, который у вас, может быть, в галстуке запрятан.
— Нет у меня таких приборов, к сожалению. А вот у господина-товарища Сорокина есть такие, какие даже японцам и американцам не снились. Вот и лови его после этого.
— Плохому танцору известно что мешает. Ладно, Андрей Ильич, давайте считать, что наш разговор пока закончен. Насчет своих соображений по обеспечению спокойствия и устранению раздражителей еще раз подумайте. Желаю здравствовать!
Рындин вышел из кабинета. Глава высунулся следом, якобы для того, чтоб передать какое-то указание секретарше, и, убедившись, что чекист покинул приемную, вернулся в кабинет. После этого он отворил дверцу, которая вела в его персональный туалет, и выпустил оттуда Иванцова.
— Все слышал, Виктор Семенович? — указывая прокурору на стул, сказал Глава.
— В основном все.
— И как ты думаешь; кого он имел в виду в качестве «раздражителя»?
— Думаю, что меня прежде всего.
— О! И у меня такое же мнение. Замазал ты его в прошлогодней истории, а в этой он и сам порядком замазался. Исчезни ты — вот он и обретет желанное спокойствие. Как думаешь, Сорокина он нарочно отпустил?
— Сложно сказать. Сами знаете, что за поимку Сорокина он не столько перед своим директором отвечает, сколько перед Бариновым. И уж за разгром «Куропатки» и лутохинского объекта он спросит.
— С вас обоих, между прочим.
— Обязательно. Вот Рындину и охота, чтоб я не смог ничего в свое оправдание сказать.
— Опять мы с тобой во мнениях сходимся, а? — ухмыдьнулся Глава. — Вот что значит давнее знакомство. С полуслова понимаем друг друга.
— Ну, с Рындиным вы тоже общий язык нашли, кажется?