Душенька
Шрифт:
— Да, понимаю. У меня детство прошло у бабушки. Мама всегда была в разъездах или сидела за очередной диссертацией. Но то, чем она занимается, действительно казалось мне интересным и всегда окутанным ореолом таинственности, так что я ее понимаю. И даже не осуждаю. В конце концов, каждый должен делать то, что приносит ему радость.
— Вы правда так думаете?
У Булыгина внезапно загорелись глаза, он оживился и даже, как показалось Людмиле, обрадовался, хоть она и не понимала, что в ее словах так его взволновало.
— А знаете, Люда... я... — от волнения он стал запинаться, как школьник, — черт... я так волнуюсь. Но все же хочу вам кое в чем признаться...
Она едва не выронила вилку. Может быть, не надо так уж быстро признаваться? Кажется, сейчас не принято признаваться в любви, пока не переспишь... Да и вообще, дикость какая! Не надо ей никаких признаний. Им и так хорошо, зачем все усложнять? Чай, не подростки. Слава богу, возраст Ромео и Джульетты уже давно позади...
— Я всегда мечтал написать книгу.
Написать книгу... Господи, вот дура-то!.. Почему она решила, что он собирается признаться ей в любви? Глупая, чисто женская самонадеянность, усугубленная неискоренимой верой в прекрасного принца на белом коне.
— Прекрасное желание, — отозвалась Людмила. — О чем же вы собираетесь писать?
— Ну, я предполагаю, что это будет исторический роман. Я ведь окончил исторический факультет Томского университета.
— Практически Оксфорд, — рассмеялась она.
— Да, почти... История меня всегда привлекала... Я ведь уже сказал, что это у нас семейное. Что-то вроде династии.
— И что же вам мешает начать?
— Вообще-то сейчас мне уже ничто не мешает. Но вот сомнения, будь они неладны...
— В чем же вы сомневаетесь?
— Ну как в чем... Во-первых, университет давно позади... во-вторых, я ведь историк, а не филолог, боюсь, что будут проблемы со стилистикой... и потом... мне сорок два года... Наверное, уже поздно что-то менять в жизни. Да и бизнес отнял в свое время много сил...
— Но ведь вам же этого хочется, так?
— Да, очень! Я даже не припоминаю, чтобы мне еще чего-то хотелось так же сильно.
— Ну и не сомневайтесь.
— Вы думаете?
— Петр, вы такой хитрый! Хотите, чтобы я приняла это решение за вас?
Он ужасно смутился. И ей понравилось, что он смутился. Не все же ему ее смущать!
— Нет, что вы, Люда! Просто мне было необходимо ваше одобрение...
Она снова насторожилась:
— Именно мое?
— Да, именно ваше.
— Почему?
Булыгин, вдруг спохватившись, посмотрел на часы:
— По-моему, нам следует немного поторопиться. До начала сеанса осталось двадцать минут...
Они сидели в темном зале кинотеатра и смотрели фильм. Он все-таки догадался купить билеты в последний ряд. И сеанс тоже был поздний. Иными словами, все как в пору их безоблачной юности: парочка смущенных подростков, притаившихся в последнем ряду, на самом верху огромного темного зала. Их даже не особенно интересовало содержание фильма, как, впрочем, и само действие, они просто честно смотрели на экран. В какой-то момент, примерно через полчаса после начала, Петр взял ее за руку, и она не отстранилась, а, напротив, стала водить большим пальцем по его ладони. Потом их пальцы сплелись, как гибкие тела влюбленных.
Это было в десятки раз эротичнее, чем если бы он, как водится, просто стал гладить ее по коленке. Но в какой-то момент Людмила вдруг опомнилась, словно от хорошей оплеухи, и высвободила свою руку. Он предпринял попытку снова взять ее.
— Нет, прошу вас, — твердо произнесла она.
Булыгин смущенно кашлянул в кулак. Она чувствовала, что он очень сконфужен, а может быть, даже обижен и готов уйти. Но что-то его удерживало подле нее.
На обратном пути они отчужденно молчали. Петр смотрел на дорогу, она — тоже вперед, на сверкающие и манящие рекламные вывески. Они даже не обмолвились ни единым словом, хотя бы для проформы, например, о киноленте, которую только что якобы посмотрели.
Он остановил автомобиль возле подъезда ее дома, выбрался из салона, обошел вокруг и открыл ей дверцу. И, как всегда, подал руку. Снова эта его рука... Людмила оперлась на нее, вышла из машины и намеревалась проститься с Булыгиным, как вдруг он крепко сжал ее в объятиях, и они стали целоваться, просто потеряв контроль над собой, впиваясь друг в друга, задыхаясь от какой-то неуправляемой глупой юношеской страсти. Ничего нельзя было сделать.
— Поедем со мной... — шептал он.
— Куда?
— Куда-нибудь...
— Я не могу...
Но он не желал слушать эти ее «не могу». Как, впрочем, и «не хочу». Он только понимал, что не может отпустить ее. Нет, только не сегодня. А все остальное — сожаления, запоздалое раскаяние, самоанализ — потом.
— Люда, ты слышишь меня? Поедем... Пожалуйста, Люда... Я сниму квартиру... Я хочу тебя, Люда... Люд...
Разве она не хотела того же самого, когда поперлась с ним в это идиотское кино?.. Хотела. Но не может ведь она, взрослая и в общем-то порядочная женщина, которая всегда относилась к таким вопросам очень серьезно, вот так взять и сразу согласиться...
Но согласилась.
Глава 6
— Кто-то, помнится, говорил, что никогда не изменял жене.
— Ну, когда-то ведь надо начинать.
— Какой ты, оказывается, циник.
— Но ты же сама говорила: если сильно хочется, то не сомневайся...
— Я говорила не об этом, не надо передергивать.
— Просто я подумал, что это правило универсально... Люд... тебе что, было плохо со мной?
Она поднялась с постели.