Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Эггерс Дэйв

Есть одна поговорка, ее часто произносят священники и стареющие бейсболисты: «Молись о дожде». Но зачем молиться о дожде, если дождь проливается горячей ядовитой кровью?

А потом, через несколько дней, мы перечитали ее в надежде, что она не кажется слишком уж резкой и депрессивной — ее написал Зев, а Зев еще так молод! — потому что Лэнс только что вернулся из Нью-Йорка после всей той беготни, которую они со Скай устроили, чтобы раздобыть денег или хоть что-нибудь. Мы хотели узнать, как все прошло: к тому моменту интерес был чисто теоретическим, но все-таки мы ждали вестей с интересом, хоть и угрюмым — нам хотелось послушать смешные рассказы, как нам все отказали, как на нас все плюнули, и я уже не помню, почему мы все собрались в офисе, все вместе посреди дня, — но тут вошел Лэнс, бросил свой рюкзак на спинку кресла и сел, буквально рухнул в то же кресло. Потом он встал. С минуту походил по комнате. Остановился у шкафа рядом со столом Марни. У него на лице была странная полуулыбка: его рот будто бы улыбался, но одновременно будто бы подрагивал, и он внимательно смотрел на что-то маленькое на полу между нами. Рот он прикрывал рукой, словно хотел скрыть то, что с ним происходит. Он что, улыбается? Да, улыбается. Голову он склонил набок. Его явно что-то развеселило. Сейчас он расскажет смешное.

— Скай умерла.

— Что? — спросил кто-то.

— Умерла, — сказал он.

— Постой, ты о чем? Кто? — мы говорили все одновременно.

— Она умерла.

— Иди в жопу, придурок. Ну и шуточки у тебя.

— Кажется, он серьезно. Ты серьезно?

— Ничего тут смешного.

— Да поймите вы! Она умерла. Умерла.

— Ох.

— Ты что?

— От чего?

— Это была вирусная инфекция — и дала осложнения на сердце. Она пролежала всего несколько дней. Они ничего не смогли…

— Не может быть.

— Ни черта себе.

— Господи.

— Нет!

* * *

Мы с Марни едем над Золотыми Воротами, недалеко от того места, где надо свернуть, чтобы попасть на Черные Пески. Мы едем делать снимок для последней страницы последнего номера. Мы искали картинку, которая выскажет все, что нам нужно, и выбрали тоннель на трассе № 1, ведущий к городку Сосалито сквозь мохеровые Хедлендз. Это самый обычный тоннель, со сводом, темный, другого конца не видно, а на въезде — бог весть когда нарисованная радуга. Мы поставили машину, а потом пошли вдоль шоссе, и Марни смотрела, не едут ли машины, пока я стоял на разделительной полосе и фотографировал — правда, фотография в итоге получилась не такой хорошей, как мы рассчитывали: радуга оказалась смазанной, нечеткой, а тоннель — недостаточно темным.

Но все-таки в конце мы напечатали ее. То ли ее, то ли письмо от Эда Макмэхона^[185], которое за несколько дней до того распечатал Пол, когда мы уже собирали вещи. В письме крупным шрифтом было напечатано:

ЖУРНАЛ «МОЩЧЬ»

ЯВНО ВЫИГРАЛ СУММУ В РАЗМЕРЕ

ОТ $ 1 000 000

ДО $ 11 000 000!

Конечно же, последний номер мы посвятили ей, Скай. Скромный грустный жест. Эх, написали мы, — Скай надо было видеть. Это еще можно сделать. Возьмите в прокате фильм «Опасные умы». Она там, она ходит и разговаривает. Да, она произносит там чужие слова, и вообще ей тогда было лет девятнадцать или двадцать, но она осталась там навсегда — она ходит, разговаривает и выдувает пузыри из жвачки. О да, она — это что-то.

К Черным Пескам ведет длинный и крутой спуск, но вид вокруг — дикие цветы и океан — просто поражает. Пока мы с Тофом шагаем вниз, люди идут наверх — парочками, запыхавшиеся, останавливаясь передохнуть: подъем в тысячу раз труднее спуска. Пока мы вместе спускаемся, до меня доходит, до чего же мы с Тофом похожи, и меня начинает тревожить, как бы кто чего не подумал. Он уже почти с меня ростом, и у него такая смазливая физиономия, что нас вместе, особенно на этом пляже, вполне могут принять за парочку из НАМБЛА^[186], а если нас увидит какой-нибудь нехороший человек, то обязательно напишет донос, и тогда придут из агентства по охране детства, его отдадут в приемную семью, и мне придется его оттуда вытаскивать — мы отправимся в бега, уйдем в подполье и будем питаться отвратительной едой…

Такое ощущение, что пляж очень, очень далеко. Завсегдатаи Черных Песков — по большей части голые гомосексуалисты, еще там бывает некоторое количество голых гетеросексуальных мужчин и гетеросексуальных женщин, а остальной контингент составляют одетые люди, вроде нас, или редкие китайцы-рыбаки. Мы бросаем все посреди пляжа, там, где останавливаются и садятся семьи, если у них хватает духа сюда спуститься. Разуваемся, снимаем рубашки, оглядываем берег — влево и вправо. У Тофа есть мысль:

— Знаешь, что я думаю.

— Да. Хотя нет.

— Надо, чтобы каждый, хотя бы один раз в жизни, смог оживить какую-нибудь вещь, которая ему нравится, и с ней подружиться.

Мне надо сделать паузу. Поощрять его или не надо?

— Какую вещь, например? — нервно спрашиваю я.

— Например, апельсин.

Он почесывает подбородок, как делает всякий раз, когда обдумывает подобные мысли.

— Или молоток.

Джон пресмыкался, ползал, разваливался на части. Он побывал в центре реабилитации, потом вышел оттуда, какое-то время прожил в Санта-Крузе с женщиной, сорокапятилетней как минимум — с нею он познакомился в «Анонимных наркоманах». Я потерял нить и уже не стал спрашивать, что он делал в «Анонимных наркоманах», — он набрал обороты и, кажется, задался целью поставить рекорд по созданию проблем в единицу времени. Я стал думать, что, может, это осознанный план, эксперимент, перформанс, — если так, я бы его зауважал, это было бы сильно, — но на самом деле, конечно, это было не так, он был для такого слишком непосредственным. Мы ходили с ним к психотерапевту — я сам его туда повел некоторое время спустя, — она с нами побеседовала, назвала меня «вдохновителем», так что мы от нее ушли, он поспал на диване, и ему стало лучше… Он пропадал на недели, потом снова объявлялся, звонил из библиотеки, из Орегона, он растратил все свое наследство, и теперь ему надо двести долларов, чтобы расплатиться за комнату, в которой жил — они там в «Красной крыше» вообще охуели, — а потом, после того, как однажды вечером в кабаке «Крытый фургон» получил по морде от какого-то знакомого, он захотел вернуться в центр реабилитации.

Мы с Мередит скинулись и оплатили ему три недели пребывания в частной клинике, потому что страховки у него не было, и ему пришлось бы ложиться в бесплатную больницу округа, а если бы он лег в бесплатную больницу округа, то обязательно что-нибудь над собой сделал бы — там ведь, блин, такое дерьмо, что я там просто не смогу, — и за несколько дней до отправки в частную клинику я вез его из Окленд-Хиллз, забрал у дома еще одной женщины, с которой он встречался, — а из окна этого дома выглядывало двое детей…

— Слушай, чувак, огромное тебе спасибо, что ты за меня заплатил. Я вот правда тебе должен сказать: дико тебе благодарен. Там совсем другое дело. В окружной одни наркоманы и проститутки. Я бы не выдержал, я бы сорвался…

Я открываю окно.

Мне ему нечего сказать.

— Я вот думаю, — говорю я, — может, выкинуть тебя из машины прямо здесь, на этом ебаном мосту?

Примерно на минуту наступает молчание.

Я включаю радио погромче.

— Ну так выкинь.

— Я и хочу тебя выкинуть, урод.

— Ну так выкинь.

— Я не понимаю. Ты хочешь установить новый рекорд? Вот смотри: ты сидишь здесь, на вид нормальный человек, руки на коленях сложены, и все такое — а потом… Когда ты напялил на себя этот клоунский костюм? Когда это случилось? Понимаешь…

Он ритмичными щелчками открывает и закрывает кнопочную застежку на перчатке.

— Прекрати.

Он прекращает.

— Ну почему ты не можешь просто… — мне хочется сказать «угомониться». Но это будет не то. — …угомониться? Почему ты, блядь, не можешь просто угомониться?