Души людские
Шрифт:
– Правда, не признала, – округлив глаза, закачала головой старушка. – Вымахал-то как! Здоровущий стал, а видный – страсть! Стока годков не приезжал, а теперь надумал. А не поздновато ли спохватился? Раньше нужно было про мамку думать, а она его каждый день ждала… – она помолчала, опять внимательно осмотрела зал. – Он спит, что ли? Солнце к закату, а он дрыхнет. Голова будет болеть. Так и скажи ему. Наверное, гулеванил, – а потом закрутила головой. – А гостинцы привез? Что-то не вижу. Ну-ка, похвастайся, Алешка…
– Нечем
– Правду говоришь, Алешка, – старуха закивала головой. – Главное, что приехал, тока слишком поздно появился. Раньше нужно было приезжать, пока мамака жива была, – и снова с любопытством стала осматриваться. – Лешка, а что же ты не поглядел, что брат привез? А вдруг что-нить нужно в холодильник убрать или сразу скушать, чтобы не спортилось, а ты сидишь и ничего окромя своих книжек не видишь. Жалко ведь, если придется выкидывать. Денежки за это уплочены. Давай, вместе взглянем, а?
И старуха уставилась на Алешку, не отводя взгляда.
– Ох, баб Липа, ну, ты и любопытная, – коротко засмеялся Алешка, глядя на старуху, и мотнул головой. – Не могу – это не мои вещи. Вот Васька проснется, пусть и разбирает свои сумки.
Старуха разочарованно всплеснула руками.
– А куда ездили? – не унималась баба Липа и махнула рукой. – Я в окно заметила, как в машину садились. Могли бы на автобусе, а они, как баре… Такие деньжищи коту под хвост выбросили! Чать, много прокатали, да?
Она осуждающе покачала головой и принялась, шевелись впавшими губами, наверное, пыталась подсчитать, сколько денег пустили на ветер.
– На кладбище ездили, к мамке, – сразу нахмурившись, покосился Алешка, вспоминая пьяного брата. – Там посидели и вернулись. Васька немного перепил. И с дороги устал. Вот и разморило. Спать улегся. Пусть отдыхает, – он махнул рукой и сказал. – На следующий год, если скоплю денег, оградку и памятник поставлю. Я уже присмотрел. Хороший видел, красивый! Вот бы поставить…
– Это хорошо, если сделаешь, – закивала головой старуха. – Я вот тоже наказ своим дала, когда снесут меня на мазарки, чтобы поставили большущий крест. Как зачем? Я же маленькая. Меня не видно. Мимо пройдут и не заметят, а крест будет стоять, так издаля увидят. Не промахнутся, ежели придут на родителей. Ну, а не придут, значит мало ума вложила в их бошки.
И старуха обиженно поджала и без того тонкие губы.
Алешка засмеялся, взглянув на ее лицо.
– Баб Липа, что рано хоронишь себя? – сказал Алешка. – Ты уж сколько лет про этот крест говоришь. Я еще мальчишкой был, но помню, как ты рассказывала. И сейчас одно и то же. Ты не бойся, не забудут. У тебя дети хорошие, – сказал и помрачнел, оглянувшись на спальную. – А вот наша мамка…
Сказал и запнулся, услышав, как в спальне заскрипела кровать.
– А что наша мать? – из спальни донесся хрипловатый после сна голос брата и, растирая лицо ладонями, он появился в дверях. – Хочешь сказать, что я виноват? Ты жил с матерью. С тебя спрос, почему она умерла…
Алешка нахмурился и вздрогнул, с удивлением посмотрев на старшего брата.
– Что ты… что ты говоришь, бесстыдник? – замахала руками баба Липа. – Алешенька – умница, безотказный. Дни и ночи не отходил от мамки, за ней ухаживал, когда заболела. Недоедал и недосыпал. Ну, а ты…
– Не нукай, не запрягла, – перебивая, сказал Васька и хмуро взглянул на старуху. – Ты кто такая, чтобы указывать, а? Пришла в гости, вот и сиди, а не нравится – вали отсюда! Ишь, привыкли, как к себе домой приходят. Кто звал тебя? Шагай… Шагай отсюда!
Повышая голос, Васька махнул рукой, показывая на дверь.
Алешка заерзал на диване. Поднялся. Сделал несколько неуклюжих шагов и встал, загораживая старуху и исподлобья, искоса взглянул на брата.
– Васька, не ругайся в доме, – нервно передернув плечами, сказал он. – Баба Липа – это мамкина подруга…
Васька достал сигареты. Закурил. И поморщился, когда дым попал в глаза. Замотал головой и чертыхнулся, а потом намахнулся на брата.
– Как врежу, ни одна реанимация не примет, – стал повышать голос Васька. – Мне плевать – подруга или нет. Матери не стало, значит, нечего к нам приходить, – и ткнул пальцем в старуху. – Сама на ладан дышит. Ей давно пора быть на кладбище, а она до сих пор воздух портит. Тоже мне, подружка нашлась…
Он приоткрыл балкон, не выходя, плюнул с него, следом вылетел окурок и Васька охнул, схватившись за голову.
– Ой-ёй, – вздохнула баба Липа, покачивая головой, махнула рукой и пошла к выходу. – Два родных брата, а небо и земля. Ну, да Бог тебе судья, Васька!
– Иди-иди, – отмахнулся Васька. – Тоже мне, судья нашлась. Иди, и без тебя голова раскалывается.
И опять схватился за голову.
Баба Липа поднялась и, продолжая осуждающе покачивать головой, вышла, осторожно притворив дверь.
Васька долго ходил по квартире, ругая брата, бабку и всех соседей. Всех обвинял, и ни одного плохого слова в свой адрес. Видать, считал себя правым…
Алешка молчал. Сидел на диване и молчал. Искоса поглядывал на брата. Отводил взгляд, если тот смотрел на него и словно меньше росточком становился, если брат подходил и начинал махать кулачищами, того и гляди заденет. Наконец-то, дождавшись, когда успокоился старший брат, Алешка поднялся, вытащил из шкафа чистое полотенце и положил на стол.
– Василек, – так, словно в детстве, Алешка назвал брата. – Бери полотенце и иди в ванную. Искупайся с дороги. А потом покушаем. Я суп приготовил, пока ты спал. Тебя жду, чтобы вместе покушать. Суп вкусный получился!