Душитель
Шрифт:
— Я тебя обыскался. Три лестничных пролета, черт возьми. Какого хрена ты тут делаешь?
Джо продемонстрировал ему зажженную сигарету.
— Э… А почему не сказал лейтенанту? Вдруг ты срочно потребуешься?
— У меня закончилась смена.
— Ну так иди домой. У тебя семья, сынок.
— Что вам надо, Брэндан? Вы ведь не просто так преодолели эти три пролета.
Конрой подошел. Он был недостаточно высок, чтобы заглянуть через парапет, а потому просто окинул взглядом крышу. Три трубы, вентиляционная шахта, дурацкие чайки. Золотой купол с классическими окнами и декоративной вазой на шпиле. Конрой
— Знаешь, я никогда сюда не поднимался.
— Это единственное место, где можно побыть одному.
— Иди домой, Джо. Пора.
— Вы за этим сюда пришли?
— Твоя мать о тебе беспокоится.
— И она послала вас?
— Если бы твой отец был жив… Джо, нельзя винить женщину за то, что она беспокоится о сыне. Что с тобой такое?
— Поверьте, Брен, вы не захотите этого знать.
— Перестань. Вряд ли все так плохо, парень.
— Да.
— Может быть, я сумею помочь. — Конрой помолчал, но не дождался ответа. — Помнишь, как тебя арестовали в Дерборн-сквере, где ты околачивался в поисках неприятностей? Помнишь? И кому ты позвонил, потому что боялся старика?
— Я был мальчишкой. На сей раз все сложнее.
— Может быть.
— Поверьте. Добрый дядюшка Брэндан ничего здесь не поделает.
— Как бы то ни было, сынок, мы тут вдвоем, не считая голубей.
— Это чайки.
— Ну, чайки, какая разница.
Джо ухмыльнулся. Несомненно, Конрой желал ему добра, но даже если бы Джо захотел открыться, то не смог бы дать определение своим чувствам. Это был не страх наоборот, он чувствовал себя спокойнее, чем когда-либо. Возможно, он даже окажется умнее: играя на два фронта, успокоит врага, ничего не платя и не обещая. Не то чтобы он действительно делал нечто постыдное — работа была пустяковая. Время от времени — просьба отнести чемодан в Норт-Энд, заглянуть в забегаловку, где промышляли букмекеры — в табачную лавчонку, бакалейную, мастерскую по починке обуви, — и забрать деньги. Джо не совершал преступлений и потому чувствовал себя винтиком в старинной, сложной машине. Он всего лишь был на посылках. Фиш — исключение. Обычно люди, которым Джо наносил визит, отнюдь не возражали против уплаты налога и не сопротивлялись. Деньги для Капобьянко — обычная статья расходов. Джо убедился, что катастрофа случилась без особого шума, так что, возможно, это никакая и не катастрофа. И все же, все же… Он не мог избавиться от этого ощущения. В присутствии других полицейских он смущался. У него была постыдная тайна, он стал шпионом. Он не чувствовал себя прежним Джо Дэйли. Возможно, и никогда больше не почувствует.
— Я кое в чем ошибся, Брен, только и всего.
— Что ты натворил?
Джо помедлил. А, какого черта. С тем же успехом можно рассказать кому угодно.
— Попал на крючок. Я играю.
— В смысле?
— Бега, собаки, лошади, так далее.
— И?
— Ну… приходится отрабатывать долг. Меня заставили бегать по поручениям. Пока что. Не сомневаюсь, будет и хуже.
— Кто заставил?
— Люди Капобьянко. Ко мне явился сам Винсент Гаргано.
— Ага. И насколько велик долг?
— Слишком большой, чтобы расплатиться.
— Я могу раздобыть денег.
— Сомневаюсь, что этого будет достаточно. Вряд ли я так просто от них отвяжусь.
Конрой кивнул.
—
— Никто.
— Даже Кэт?
— Если узнает Кэт, узнает и мать. А если узнает мать… Короче, я бы предпочел справиться самостоятельно.
— Конечно, конечно. Надо подумать, что тут можно сделать… Авось как-нибудь вывернемся.
— Я буду очень признателен.
— Ты не одинок, парень. И не забывай об этом.
— Ладно.
— Похоже, у тебя действительно не было особого выбора. Или был?
— Ну да, пуля в голову.
— Тогда ладно. И не страдай. Ты делаешь то, что вынужден делать, Джо, понятно? Просто не заходи слишком далеко. Бегай себе по поручениям, но помни, что ты по-прежнему полицейский. Если зайдешь слишком далеко, никто тебе руки не подаст.
— Понятно.
— Мы обо всем позаботимся, а ты не теряй голову. У тебя семья, парень. У тебя сын, ты за него отвечаешь. Никто, представив себя на твоем месте, не посмеет сказать, что ты поступил неправильно.
— Спасибо, Брен. Хорошо, что отец этого не видит.
— Вот что я тебе скажу — твой отец не святой, земля ему пухом. Иногда он тоже делал то, что приходилось.
— Да? Что, например?
— Я не хочу об этом говорить. Он умер, он был моим другом и чертовски любил своих сыновей. И если о некоторых вещах он не желал вам рассказывать — значит, таково было его решение, и я не собираюсь лезть в чужие дела. Не всякий отец во всем откровенен с сыном, Джо. И это правильно. Сын никогда не знает отца на сто процентов, их разделяют много лет. Но я знал его. Знал как брат, черт возьми. Твой отец был отличным, честным полицейским. Он никогда, никогда не делал того, чего вы могли бы стыдиться. Пойми меня правильно. И в то же время он был человеком, живым человеком, жил среди людей, как и ты, вот и все. Я не хочу, чтобы ты сидел тут на крыше и размышлял о том, что сказал бы твой старик. Он бы все понял, поддержал тебя, точно так же, как я тебя поддерживаю. Так мы и живем. Мы делаем то, что делаем, и не просим за это прощения. Вот что такое семья.
— Ладно. Хорошо. — Джо не вполне понимал, имеет ли Конрой в виду семью Дэйли или «семью» полицейских. Он подозревал, что для Брэндана разница не так уж велика. — А что вы скажете моей матери?
— А что я могу ей сказать? Правду. Что ты работаешь как вол, что ты устал, поэтому пусть она, Кэт и прочие оставят нас на некоторое время в покое.
35
Симфони-Холл. Среда, половина четвертого, последняя закрытая репетиция перед представлением
Что-то произошло в музыке, нечто волнующее. Музыканты это ощутили. Они глубоко дышали, будто пытаясь наполнить легкие новой аурой. Оркестр расширили за счет внештатных — репетировали пьесу Респиджи «Римские сосны», и сцена была переполнена музыкантами и инструментами. Стало больше духовых, прибавился органист. Некоторые оркестранты стояли на балконах вокруг сцены и выжидающе смотрели поверх позолоченных решетчатых перил. Дирижер был изящный лысый мужчина в элегантном черном кардигане, похожем на гардемаринскую куртку. Верхняя часть его туловища подергивалась в такт движениям руки. Он отрывисто, с немецким акцентом, выкрикивал инструкции: «Так! Громче! Да!»