Дуся расправляет крылья
Шрифт:
Вэбэ и раньше не блистал. Это не родовое имение Фор-Эквусьесов с розовыми стенами, и не сверкающий район Даркхольмсити, в котором жили небесные бесы, и даже не Пиггериус, большой торговый город, жемчужина владений Остойносов. Но раньше в этом приграничном городке, построенном на странных развалинах, жизнь била ключом несмотря на постоянные набеги рейдеров, а теперь она едва теплилась, в основном разбежавшись по окрестным лесам.
И причиной этому было…
Да… Чудовище!
Мысленно боярин то и дело возвращался к бесславному бою. Кто ж знал, что пули чудовищу нипочем.
Настоящее чудовище!
Неудивительно, что сын от увиденного потерял сознание. Потерял да так и не обрел.
Боярин несколько раз пытался встряхнуть разум сына, но ничего не получалось — мысль вязла во внешнем щите, а проникнуть внутрь, к сознанию, не могла. Мозг Персифаля работал, он как будто спал, видя сотни и тысячи снов одновременно. Такое случалось с носителями «пси», и оставалось надеяться, что сын сможет разобраться, где явь, а где — иллюзия сна.
А раз тонкие материи оказались неподвластны боярину, он занимался делами сугубо материальными: нет ничего материальнее хорошей оплеухи, да крепкого подстегивающего словца.
Уснул Вулфрик уже под утро. Но сон его был тревожен и короток — не прошло и пары часов, как его разбудили:
— Сын! Ваш сын проснулся!
Боярин плеснул в лицо студеной водой и поспешил в здание администрации, к сыну. Тот лежал на кушетке в отдельных покоях и с легким удивлением изучал сварной шов на потолке и тронутые ржавчиной листы металла.
— Ты очнулся! — обрадованно возвестил отец, приобняв сына.
— Да, — коротко отозвался Персифаль, глядя на мир с привычно отрешенным недоумением.
— Понимаю-понимаю, — Вулфрик отпустил сына, отступил. — Я тоже испугался. Будь понежнее, штаны б пришлось менять.
— Ты не понимаешь, — любимое чадо поджало губы.
— А когда чудище схватило поганой пастью бедного Йорика, ты находился рядом, все видел… Так что я не удивлен. Ты, сынок, человек творческий, извини за прямоту, мягкотелый, сестрами, книгами, да няньками воспитанный. Я конечно пытался привить тебе мужские качества, но… — боярин устало махнул рукой.
— Ты не понимаешь, — как заведенный, повторил Персифаль.
— А когда эта тварь пуленепробиваемая на тебя посмотрела, я и вовсе подумал, что она тебя вслед за Йориком сожрет, у меня аж сердце от мысли такой заскрипело.
— Ты не понимаешь, папa! — воскликнул сын, изогнув брови, точь-в-точь, как делала его мать… ну, перед тем как сказать или сделать какую-нибудь глупость.
— Чего это я не понимаю? — отеческая снисходительность проигрывала отрешенному упрямству сына. — Я все понимаю! Побольше многих! Это чудовище притащилось с пустошей за рейдерами. Оно большое, а там жрать-то нечего, видать, оголодало вконец. Тварюга! Сам понимаешь, чтобы такую жопу отъесть — надо хорошо питаться.
— Не чудовище, — тихо, но настойчиво произнес Персифаль.
— А кто? — раздражение удержать не удалось. — Неужто суженая твоя?
— Посланник Повелителей, — в голосе сына прорезалась нежданная твердость. —
— Сынок, — боярин все понял: любимое чадушко окончательно поехало головой, — ты же видел эту чешуйчатую тварь. Вот скажи, в каком месте она — белая?
— На ней были белые… круги…пятнышки. Я их хорошо рассмотрел.
— Пятнышки! — Вулфрик всплеснул руками. — Посланники судьбы — величественные белоснежные создания, сияли в вышине, что солнце! Они умели летать! А этот крокодил-переросток только бегать умеет. Бегает хорошо, признаю, но с такой жопой, сам понимаешь, не взлетишь.
— Я слышал ее.
— Да кто ж ее не слышал?! Ревела, как стадо бизонов, бегущее от тигрольва!
— Я слышал ее мысли, — Персифаль вновь обрел отрешенный вид, подобно великим прорицателям из забытых времен: он словно смотрел и в себя, и в прошлое, а заодно — и в будущее. — Они быстрее человеческих, их больше, с непривычки тонешь в них… я только заглянул в ее разум и почувствовал такое странное, невиданное ранее, множество образов окружило меня. И я не смог их понять, потерялся в них… Мне сложно это объяснить. Там был хлев, коровы, зеленое платье, деревянная кабинка с зеркалом внутри…
Персифаль углубился в себя и замолчал, не находя подходящих слов.
— Хорошо, сынок, хорошо, — Вулфрик похлопал юношу по плечу. — Ты лежи, отдыхай, все будет хорошо.
«И тебя вылечат, и меня вылечат», — договорил боярин мысленно и вышел из комнаты. Нет, так дело не пойдет. Сыну требовалось прочистить мозги. И Вулфрик даже представлял себе, как. Подговорить пару служанок побойчее, да вытравить из сына всякие ненужные мысли. А то любовь, ящеры, белые птицы Повелителей! О земном надо думать! А если байстрюки народятся… Ничего, у нормального мужика должно быть много детей.
И пока боярин шел, размышлял и раздавал приказы и оплеухи, намечая дальнейшие планы и постепенно обретая уверенность, его сын, Персифаль, тихонько встал, оделся и, выбравшись из здания администрации, оседлал трехколесную развалюху. Несмотря на возмущенные крики солдат, помчался вперед, туда, куда его звало сердце. Сперва по дороге из желтого кирпича, а затем и напролом, через лес и бурелом.
XI. Nam vitiis nemo sine nascitur
* Никто не рождается без недостатков
Сколько я провела у заваленного входа, не знаю. Все было, как в мареве. Поляна, обрушившаяся пещера, лес вдалеке — мне казалось, что все это снится. А уж тем более кошмаром представлялся тот городишко… Не, я точно сплю! Задремала, набегавшись на работе. Шутка ли, полсотни коров за день. Я к выходным ощущала себя даже не Золушкой, а негритенком в шахте. А потом еще вторая смена, дома. Я вусмерть отказалась от любой скотины в доме, кроме мужа. Нет уж, спасибо! Потому у нас только полдюжины кур в сарае обитало, ну и огород. Куда ж без него в деревне, засмеют! Если быть совсем честной, то Петька на огороде и пахал. А за мной — дом, стирка да обед с ужином. Ох, напрыгаешься, потом лапы ломит и хвост отваливается.