Два актера на одну роль
Шрифт:
Родольф не раз выдерживал единоборство с опьянением, и такие пустяки его не смущали; он бодро покорился своей участи, застегнул фрак на все пуговицы, поправил галстук, стиснул набалдашник зубами, засунул руки в карманы, вытаращил глаза, чтобы не заснуть, проявив неслыханную силу воли.
Винные пары мало-помалу рассеялись, и, взяв лорнет из рук приятеля, который храпел, как семинарист, раскачивая головой, подобно маятнику, наш доблестный Родольф принялся осматривать зрительную залу сверху донизу и снизу доверху и искать в трех ярусах среди женщин всех возрастов и сословий будущую владычицу своего сердца.
Горели газовые рожки и свечи, в неисчислимых бликах света глянцем отливали обнаженные плечи женщин, таинственно мерцали синие и черные глаза; Родольф продолжал смотр, но, приметив лазурь в глазах у одной, сразу переходил к другой; полуобнаженные груди дерзко просвечивались сквозь блонды и бриллианты, ручки в белых лайковых перчатках вертели эмалевые флакончики с духами, кокетливо красовались на алом бархате лож. Атлас, шелк, серебристо-белая и белоснежная кожа обнаженных плеч и рук чудесно переливались; но все эти безмятежные или оживленные, красивые или хорошенькие лица, все эти неправильные или своеобразные черты не подходили к идеалу, о котором мечтал неудачливый и восторженный Родольф; то тут, то там у иных женщин он, правда, и находил отдельные штрихи — глаза у этой, у той — рот, там — волосы, тут — цвет лица, но целого не было, а ведь так ему пришлось бы влюбиться по частям в десяток женщин, чтобы получилась безупречно романтическая модель, которую он мысленно скроил. Да, в сущности, это ему и не претило, ибо в таких делах был он отчасти турок и сторонник полигамии. Уж, право, и не знаю отчего, но двоеженство он не считал столь ужасным преступлением, как считают это наши платонически настроенные француженки.
Эти дамы допускают, что женщина может иметь двух любовников, но если у мужчины две любовницы… фи, гадость… и они вопят, что это чудовищно, или усмехаются недоверчиво. Разве это для нас не унизительно?
Родольф уже начал подумывать, что предчувствие его обмануло, как вдруг дверь одной из лож отворилась и сначала появился благодушный, невзрачный человечек, — конечно, супруг, а вслед за ним вошла дама в черном бархатном платье с большим вырезом, — конечно, его супруга, узаконенная мэром и кюре. Она села спиной к Родольфу, и ему не видно было, равна ли красота ее лица красоте ее плеч. Плечи эти были белые, но с легким оливковым оттенком, более густым к затылку; и хотя они были полные и округлые, чувствовалось, что под кожей — крепкие и гибкие мускулы, как у итальянок.
Родольфа охватило невообразимое волнение — он просто умирал от страха, опасаясь, что развеется прекрасная иллюзия, как только дама обернется, однако ж он дал бы много денег — больше, чем имел, лишь бы она обернулась к нему лицом.
И вот она сделала легкое движение: ее головка медленно поворачивалась, хотя торс оставался неподвижным; три восхитительные линии, что называются ожерельем Венеры и так бездарно преданы забвению нашими художниками, ярко вырисовывались на свежей и смуглой шее, мало-помалу появлялись висок, скула и подбородок античной формы, — обрисовывался так называемый неполный профиль, к которому питают большое пристрастие великие мастера, особенно Рафаэль; право, не знаю почему, но она не повернула головы, и, к немалой досаде Родольфа, все еще пребывавшего в тревожной неуверенности, так и застыла в этой позе.
Спору нет, то, что он увидел, было прекрасно, и именно таким, каким он рисовал в воображении, но он еще не видел носа, глаз, рта; а вдруг нос у нее красный, глаза голубые, губы бледные? Он свесился с балкона и чуть не свалился в партер, стараясь сделать какое-нибудь открытие. Все было тщетно! И, потеряв надежду, стал взывать к святым угодникам.
Молитва его была услышана, незнакомка вдруг обернулась. Родольф почувствовал, что возносится на седьмое небо, будто машинист сцены поднял его на веревке. Он увидел свой идеал во плоти.
Она была хороша, как его мечта; арабские брови, тонкие и черные, как бы наведенные кистью, достойно увенчивали темные, увлажненные глаза, изящный точеный нос с раздувающимися ноздрями, рот безупречной формы и цвета, созданный и для остроумных речей, и для лобзаний.
Ну а цвет лица, теплый и сочный, желтовато-смуглый, но чистый и прозрачный, как у прекрасной римлянки кисти Энгра, — подобный тон, без сомнения, может быть только у итальянки или испанки; и если страсть не затаилась под оливковой кожей и в дивных черных глазах, значит, на этом свете ее уже не стало и искать ее придется в ином мире.
И только одно вызывало у Родольфа чувство досады — ее супруг: у него было такое незлобивое, такое добропорядочное выражение лица. Как жаль, что он имел такую внешность, — ведь не таким должен быть супруг из настоящей драмы. Тщательно подстриженные бакенбарды, глубокие залысины, щегольской белый галстук, ей-богу, недурно завязанный для мужа, хранящего верность жене, да и перчатки почти как влитые, и жилет довольно модного покроя. В нем нет ничего ни от Отелло, ни от Жоржа Дандена, внешность не смешная и не грозная, он явно не способен ни драться на дуэли с любовником жены, ни тащить ее в суд за измену, — в этих случаях он предпочтет благоразумно отмолчаться. Да и, по правде говоря, он просто не обращал бы на все это внимания, и синие очки служили ему не для того, чтобы яснее видеть проделки жены: муж был удобный и умел вести себя в свете. Желаю вам найти такого супруга для своей дочки, если господь бог обременит вас ею.
Родольф понял с первого взгляда, что при эдаком муже драмы не получится, но рассчитывал, что жена с избытком оправдает его надежды. Впрочем, посмотрим.
Меж тем приятель его Альбер спал, как певчий поутру.
Родольф навел лорнет на незнакомку, тщательно выкроил взглядом восхитительный силуэт и припрятал в одном из сокровенных уголков своего сердца, чтобы узнать ее всюду — хоть на краю света.
Покончив с этим, он стал размышлять, как бы выведать, кто она такая, обратить на себя внимание, завязать знакомство. В голове его роилось бесконечное множество проектов, один другого фантастичнее; сначала он решил представиться владычице своего сердца как герой испанских романов, сражающий разъяренных быков; или, как Антони, остановить на скаку лошадей, впряженных в ее коляску. Или, как дон Клеофас, спасти ее от пожара; одно-единственное «но» делало замыслы несбыточными — а именно: сама невероятность подобных обстоятельств; правда, все можно было подстроить, — например, поджечь дом, как Ловлас в «Клариссе Гарлоу», но это преопасно, ведь пожарные сразу подадут в суд, а Уголовный кодекс не любит шутить с делами подобного рода, и судей не тронешь перипетиями любовной страсти.
Итак, он просто оказался в тупике: вот-вот закончится представление — пора решиться на что-то или навеки проститься со своим божеством.
Он с силой ткнул локтем Альбера в бок.
Альбер вздрогнул и пробудился от сладостного сна.
— Ты знаешь эту даму, сонная тетеря?
У Альбера, как у Александра Дюма, было сорок тысяч задушевных друзей, не считая женщин и малых деток, — уж это само собою разумеется.
Не глядя на него, Альбер ответил с чувством собственного достоинства:
— Конечно, знаю. — И он выпрямился во весь рост. — Пятая ложа от колонны, дама в черном, та, что сейчас смотрит в лорнет? Ну да, знаю, — И он поморгал своими осоловелыми глазками. — Черт побери, — готов побиться об заклад, это госпожа де М*** — последняя любовница Фердинанда. Муж ее — милейший человек.
— Та-ак, — протянул Родольф с глубокомысленным видом.
— Эта дама бывает в свете, имеет обширный круг знакомых, у нее собирается избранное общество; она принимает по субботам, — тараторил Альбер.