Два билета
Шрифт:
– Так точно, товарищ капитан, устраивает! Приедем и разберемся. Нет проблем.
Таким образом, и с квартирами всё более или менее устроилось.
И вот, в одночасье вся эта красивая жизнь закончилась черт знает чем. Не спрашивая согласия, их повезли освобождать заложников "Норд-Оста" - можно сказать, практически на убой. Человеку, только-только почувствовавшему вкус жизни, умирать обидно вдвойне.
"Нас-то зачем посылают? Им что, своих бойцов не хватает? Вот невезуха!"
Так или примерно так подумали все задействованные в операции.
В те ненастные осенние
Людмила Владимировна Селиванова ходила из угла в угол комнаты, что-то бормоча себе под нос. Порой она останавливалась и подолгу смотрела в одну точку. Муж всерьез опасался за рассудок жены.
Людмила Владимировна подошла к окну. Вот домой идет девушка. Она спокойна и беззаботна. Ее скоро увидит мама. А она? Увидит ли она Ниночку? Почему несчастье случилась с ее дочерью, а не с этой девушкой? "Нет, так нельзя думать", - остановила себя Людмила Владимировна.
Она не могла простить себе то, что не разобравшись, не почувствовав материнским сердцем беды, первая отключила телефон. А ведь дочь хотела что-то сказать.
Нина пострадала за мамин грех. Черт попутал ее купить билеты на этот злосчастный мюзикл, когда можно было просто выбросить деньги - и всё, ничего бы не было. Не догадалась! От осознания собственной вины можно сойти с ума.
Но разве виновата только она одна? Не закапризничай тогда Шурик, на мюзикл пошли бы они, и Ниночка осталась бы.
"Я просто оказалась не в том месте", - не выходили из головы последние слова дочери.
Вот он, сидит перед телевизором: ждет хороших новостей. Шурик почему-то уверен, что заложников спасут.
– Если с Ниной что-нибудь случится, я отравлюсь, - ровным голосом произнесла Людмила Владимировна.
Шурик поднял на нее глаза, полные слез. Людмила Владимировна села рядом, взяла мужа за руку.
– Знаешь, что я думаю ...
– начал было Шурик дрожащим голосом.
Она в отчаянии посмотрела на мужа:
– Умоляю, сейчас ничего не говори. Ни-че-го!
Шурик обиженно шмыгнул носом.
– Мы с тобой после ... всё после ...
– добавила Людмила Владимировна, гладя его по руке.
– Как хочешь, - сухо ответил Шурик.
По телевизору шло интервью с женщинами, которым удалось сбежать от чеченцев. Им пришлось прыгать с третьего этажа. Ниночки среди бежавших не было. Мельком показали отпущенных террористами иностранцев. Один из них был похож на Тобиаса, но полной уверенности в этом не было.
С особым нетерпением Людмила Владимировна ждала очередного выступления начальника штаба по освобождению заложников. Практически каждый раз он говорил одно и то же: что с террористами ведутся непростые переговоры, что ситуация под контролем, но по едва заметному дрожанию голоса и по тому, как он время от времени приглаживал рукой свои короткие седые волосы, этот человек искренне переживал за судьбу заложников. Чувствовалось, что знает он гораздо больше, чем говорит. У него было благородное лицо и огромные, немного раскосые, умные миндалевидные глаза. Особая выправка
Вновь на экране главарь террористов Мовсар Бараев в окружении заложниц. Среди них Нины тоже не видно. На заднем плане, у стены, расположились люди в камуфляже и масках, шахидки в черных одеяниях. Бараев твердил свое единственное условие освобождения заложников - немедленный вывод российских войск из Чечни, и заявлял о готовности членов его группы взорвать дворец при малейшей попытке штурма. Заложницы утверждали, что с ними обходятся хорошо, их кормят и поят, и просили об одном: не пытаться их освободить.
После Бараева в эфир пошел экстренный выпуск новостей. Сообщили о гибели девушки. Сердце Людмилы Владимировны готово было остановиться. Показали, как из дворца выносили носилки с трупом девушки. Камера шла параллельно, и хорошо была видна рука убитой. Нет, это рука другой девушки, не Нины! Тут же показали мать убитой. Людмила Владимировна поймала себя на мысли, что странным образом завидует этой женщине - по крайней мере, у нее появилась определенность. С поразительным спокойствием женщина рассказывала, как она запрещала дочери идти в здание дворца, но та ее не послушалась, и вот теперь ее нет в живых. Получалось, что девушка вошла в уже захваченное здание и спокойно прошла на сцену. Когда корреспондент попросил уточнить, как девушка могла попасть в охраняемое здание, картинка на экране исчезла. Камера долго держала общий вид дворца культуры: площадь, заполненную милиционерами и военными в мокрых от моросившего дождя плащ-палатках, скопище армейских автомобилей, бронетранспортеров и машин "Скорой помощи". На фасаде здания четко просматривалась огромная растяжка с надписью "Норд-Ост" на фоне голубого моря и летящих чаек.
Людмила Владимировна неотрывно смотрела на телевизионный экран, как будто пытаясь проникнуть взглядом сквозь стены здания, в котором истязали и мучили ее дитя. И в какой-то момент она, кажется, физически ощутила тепло Нины.
– Я с тобой, моя милая, моя хорошая, моя несчастная девочка!
– зашептала она.
– Не бойся, я здесь, я рядом. Всё будет хорошо!
– Подумать только, - задумчиво проговорил Шурик, - а ведь там могли оказаться мы с тобой ...
Эту фразу можно было истолковать по-всякому. Но интонация выдавала Шурика - он радовался тому, что он не там!
И тут с Людмилой Владимировной произошло нечто такое, что испугало ее саму. Она ощутила в душе ужасную пустоту. Против ее воли, но абсолютно четко, она вдруг поняла, что больше не может, не должна оставаться с Шуриком не то, что под одной крышей, но, вообще, в этой жизни.
– Что ты сейчас сказал?
– спросила Людмила Владимировна.
– Ничего, - ответил Шурик, почувствовавший в ее голосе угрозу.
– Передачи по телевизору давно кончились, а мы всё сидим и сидим. Тебе нужно отдохнуть, да и мне тоже. Пойдем ложиться.