Два брата
Шрифт:
Малый, не старше двадцати двух — двадцати трех лет, шагнул к тщедушному Исааку Фишеру, давно разменявшему пятый десяток. Молниеносно достал из кармана кастет и нанес сокрушительный удар в висок, от которого Фишер рухнул как подкошенный. Кованый сапог труппфюрера раз-другой впечатался в распростертое тело.
Все случилось внезапно и было просто немыслимо.
Дикая жестокость. Ни за что ни про что. Мгновенно.
На миг фрау Фишер и Дагмар замерли — сознание отказывалось
Однако помочь ему не сумели. Коричневая банда оттащила их в сторону. Шофер попытался укрыть хозяина в машине, но и на него посыпался град ударов.
Дагмар отбивалась от ржавших штурмовиков, от вездесущих лап, шаривших по ее телу. И вдруг через дорогу, в центре широкого бульвара, усаженного платанами, заметила двух полицейских. Казалось, муке конец. Ведь это берлинская полиция, там служил дед Отто и Пауля. Герр Фишер регулярно делал благотворительные взносы в ее фонд. Все страшные годы берлинские полицейские без страха и упрека служили порядку. Вот и сейчас они его восстановят.
— Евреи, что ли? — крикнул один патрульный.
— Ну да, — ответил штурмовик. — Грязные жиды, вздумали командовать национал-социалистами.
Полицейский усмехнулся и махнул рукой. Через минуту патрульные ушли.
Штурмовики вздернули Фишера на ноги.
Побитого шофера они отпустили, но с семейством пока не закончили.
— Давай-ка еще разок! — рявкнул труппфюрер на Фишера — у того по правой половине лица расползался кровоподтек. — Говоришь, твой транспарант, господин жид?
Перед глазами Дагмар плыла и качалась улица, в голове наяривал безумный оркестр, в котором звучали партии разбитого стекла, ревущих клаксонов, хриплых воплей и железа, скрежещущего по камню. Кулак врезался в папину грудь. Папа снова упал. Потом что-то ударило Дагмар в спину, колени подломились, и она очутилась на тротуаре рядом с распростертой мамой в окружении черных и коричневых сапог.
— Раз транспарант твой, пиздюк, значит, тебе и твоим лярвам здесь надо прибрать, — сквозь какофонию оркестра пробился голос главаря. — Ишь замусорили улицу!
Он так сказал?
Вправду?
Дагмар поняла, что сошла с ума. Она лежит на тротуаре Курфюрстендамм перед папиным магазином. Роскошным торговым замком, где была принцессой. Не стоит, а валяется. Удар вышиб из нее дух. Любимые родители, символ силы и власти, кладезь покоя и надежности, беспомощно распростерлись рядом. Папино лицо распухло и в крови. Кровь его испятнала тротуарные плиты.
На
И трех минут не прошло, как они ехали в семейном «мерседесе». В одном из семейных «мерседесов». Перед глазами плиты, по которым она тысячи раз ступала. Одна. С подругами. С родителями. Изредка (и украдкой) с Паулем и Отто, балдевшими от того, что улыбчивый швейцар отдает ей честь.
Это было ее королевство. Еще вчера.
— Ждешь особого приглашения, фройляйн? — рявкнул глумливый голос. — Научим вас не срать на немецких улицах!
Дагмар машинально подобрала обрывок транспаранта.
Рядом кто-то вскрикнул. Мама. Удар сапога выбил из ее рук собранные лохмотья.
— Сказано же, убрать за собой говно! — заорал коричневорубашечник. — Подбирай, сука жидовская!
Так говорили с мамой.
В Берлине.
На Курфюрстендамм.
Дагмар подняла голову. За спинами штурмовиков шли прохожие. Одни уткнули взгляд в землю — мол, ничего особенного не происходит. Другие останавливались, улыбались и брали на руки детей, чтоб тем было видно, криками подбадривали штурмовиков.
Так им!
Пущай поелозят!
Пора жирным еврейским богатеям расплатиться за все, что с нами сделали!
За что? Что она сделала?
Казалось, сейчас она потеряет сознание. И впрямь, лучше бы грохнуться в обморок.
А то и умереть.
Однако ни обморок, ни смерть не пришли на помощь. Сознание упрямо извещало, что она ползает на четвереньках, собирая обрывки транспаранта. И молится, чтобы кованый сапог не расплющил ей пальцы.
Чей-то голос перекрыл общий гам. Кричал кто-то из злорадных зевак. Нарядно одетая женщина.
— Пусть вылижут! — орала она. — Пусть вылижут тротуар!
Нацистам идея пришлась по душе. Черт, как же сами-то не додумались?
Под ударами семейство Фишер — мать, отец и дочь — приникло к земле и стало лизать тротуарные плиты.
Гиканье, смех. Жуткий, ликующий, глумливый смех. Кто-то затянул песню. Конечно, «Хорст Вессель» — неизменный гимн штурмовиков. Иначе и быть не могло. Похоже, других песен они не знали.
Но сейчас запев не подхватили. В веселье было не до песен.
Дагмар не выдержала. Слепая от слез, она душераздирающе завизжала, вскочила и бросилась бежать. Как ни странно, штурмовики не кинулись вдогонку. Наверное, истерическая вспышка застала их врасплох.
И толпа зевак расступилась. Может, пожалели девочку в матросском костюмчике, обезумевшую от ужаса. Или побоялись подцепить заразу от недочеловека. Как бы то ни было, Дагмар вырвалась из кольца и понеслась вдоль магазинных витрин.