Два брата
Шрифт:
Они были ужасно чужеродны. Как танк в палисаднике.
— Здесь больница! — выкрикнул Мейер. — Тут исцеляют!
Фрида оценила, что он нашел в себе силы заговорить, хотя голос выдал его дикий страх.
— Бойкот начнется только завтра. Кроме того, он добровольный. Вам тут нечего делать. Я вызову полицию.
Слова его разрушили чары, но весьма неожиданно. Штурмовики загоготали, будто смешной анекдот помог им преодолеть неловкость.
— Мы и есть полиция, герр доктор, — известил вожак.
Фрида встала.
— Что со мной будет? —
— Пока ничего не будет, — ответил вожак. — Вам дозволяется уйти.
— Дозволяется уйти из собственного кабинета?
— Именно так. Валяйте домой. Мы пришли за ним.
Троица развернулась к Мейеру.
Лицо его мгновенно превратилось в маску смертельного ужаса. Он был абсолютно уверен, что пришли за Фридой.
— Ты член компартии, Мейер.
— Нет! То есть да, я был… — забормотал врач. — Но партия запрещена, и потому я больше не…
Мейер не договорил. От удара наотмашь дубинкой по лицу он без чувств рухнул на пол.
— Закиньте его в грузовик, — приказал главарь.
Оставляя кровавый след, штурмовики выволокли бесчувственного коммуниста.
— Хайль Гитлер! — Вожак щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском салюте.
Они ушли.
Фрида плюхнулась на стул. Сглотнула, боясь, что ее вырвет. Попыталась все осознать.
Адольф Гитлер, объект нелепого всеобщего салюта, пришел к власти два месяца назад.
И успел сделать так, что в больнице абсолютно невиновного беззащитного человека оглушают дубинкой и куда-то увозят. Причем безнаказанно, ибо такова государственная политика.
Всего за два месяца.
А Гитлер говорил, что его рейх просуществует тысячу лет.
На карточку капнули слезы. Запись о беременности фрау Шмидт расплылась синими разводами. Крохотная соленая дань океану горестей, уготованных миру.
Утраченная надежда
Лондон, 1956 г.
Дагмар мертва.
Стоун в этом уверился и от пламени под вопившим чайником прикурил вторую сигарету.
Недолгая греза о возможности новой жизни обернулась жестокой иллюзией. Впереди вновь расстилалась бескрайняя серая пустота.
История, в которую так хотелось поверить, просто нереальна. Побег из Биркенау? Партизанский отряд? Неволя в Гулаге? Это возможно. И только. Однако невозможно, чтобы все эти перипетии закончились должностью в восточногерманской тайной полиции, как утверждает МИ-6.
По крайней мере, теперь он это понял. Письмо писал человек, который много знал о Дагмар. Надо ехать в Берлин и выяснить, что на самом деле с ней произошло.
М-да, горькое утешение.
Что произошло после 1939 года, когда случился прощальный душистый поцелуй за столиком вокзального кафе? Сколько еще она прожила? Евреев окончательно изгнали из Берлина лишь в 1943-м. Она продержалась до конца?
А что потом? В какой склеп ее отправили? Как она умерла? Дагмар Фишер, прекраснейшая девушка во всей Германии.
От голода? Болезней? В газовой камере? Труп ее сожгли в печи? Или же она уцелела
45
Альберт Шпеер (1905–1981) — личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военной промышленности (1942–1945). На международном военном трибунале в Нюрнберге был одним из немногих обвиняемых, кто признал свою вину.
В Штази у кого-то был ответ. Этот человек так много знал о Стоуне и его любви, что сумел состряпать письмо якобы от Дагмар.
В темноте Стоун разглядывал тлеющий кончик сигареты, отгоняя неизбежный вывод.
Зрела уверенность, что страшные торжественные клятвы отважных членов Субботнего клуба были чрезвычайно грубо нарушены.
Открытие магазина
Берлин, 1 апреля 1933 г.
Дагмар Фишер разглядывала себя в зеркало. Вообще-то она себе нравилась. Если знаешь о своей красоте, почему бы не полюбоваться собственным отражением? Как там сказано в глупой записке Отто Штенгеля? Ее глаза — словно темные мерцающие омуты. Или это написал Пауль? Оба говорили очень приятные комплименты. Но Пауль обычно писал по-французски.
Да, глаза красивые, спору нет. Пожалуй, как у Нормы Ширер, или Дитрих, или английской кинозвезды Мэри Астор. Чуть приспущенные уголки глаз наделяют лицо этакой меланхолической загадочностью. А вот брови никуда не годятся — по-детски густые, противные, — но выщипывать их категорически запрещалось. Дагмар тайком их прореживала — в день по три волосинки из каждой брови, но от этого ничего не менялось. Однажды, не утерпев, она увеличила ежедневную квоту до десяти волосинок и тотчас за завтраком получила нагоняй от отца, приказавшего горничной неделю не подавать к столу мед, что было унизительно. Не лишение сладкого, а публичный выговор. Перед прислугой.
Дагмар отвернулась от зеркала и глянула на приготовленное платье. Столь же кошмарное, как и школьная форма, — иные варианты родители даже не принимали к рассмотрению.
Матросский костюмчик, господи ты боже мой! Она же не ребенок.
Уже обозначились формы. Появилась грудь.
Какая нелепость — грудастый юнга. И еще носки! Белые детсадовские носочки. Дагмар примерилась к бунту. В конце концов, все затеял отец. Может, вцепиться в перила и отказать ему в содействии?
Конечно, этого она не сделает.