Два брата
Шрифт:
— Он это так, быть может для моциона! — заступилась Марья Степановна.
— Ты думаешь, для моциона? — с едва заметной усмешкой проронил Иван Андреевич.
Он замолчал и пристально вглядывался на дорогу. Начало смеркаться. Вязников взглянул на часы и покачал головой.
— Пора бы Коле приехать. Поезд уж час тому назад пришел. От станции всего десять верст.
В это время из-за перелеска, тянувшегося вдоль дороги, вышел длинный, неуклюжий, худощавый юноша в блузе, высоких сапогах и маленьком картузе на большой кудрявой голове. Он запыхался от скорой ходьбы и обтирал пот с бледного, болезненного, задумчивого лица.
— Откуда ты, Вася, усталый такой? — спросил Иван Андреевич.
— Спешил не опоздать. От Лаврентьева, папа. В лес ходили. Пилка там…
— Уж не пилил ли и ты?
— Пилил! — ответил, краснея, юноша.
— Вредно тебе, Вася, — вставила мать. — Опять грудь заболит!
— Не заболит, мама, не бойтесь. А Коля, видно, не приехал, — прибавил он.
— Не опоздал ли поезд?
— Сбегать узнать, мама? — вызвался юноша.
— Это десять-то верст сбегать? — усмехнулся отец.
— Велика важность — десять верст! Мужики не по десяти верст отхватывают. Сходить?
— Не надо! — резко заметил Иван Андреевич.
Несколько времени они шли по дороге. Марья Степановна тревожно взглядывала то на мужа, то вперед, — не покажется ли на дороге экипаж.
— И что это у тебя, мой милый, все на языке мужики да мужики, — заговорил Иван Андреевич. — Мало ли что может мужик и чего ты не можешь. Мужики — народ привычный, а ты… ты ведь, кажется, не мужик и готовишься не пахать землю, а быть образованным человеком благодаря счастливой случайности. Так надо ею пользоваться. Пойдемте-ка домой, Коля не будет! — оборвал Иван Андреевич.
Все трое молча пошли к усадьбе. Вася шел сзади.
— Верховой едет! — крикнул он и побежал к нему навстречу.
Отец и мать остановились.
— Не Коля ли? — радостно воскликнула Марья Степановна.
— Какой Коля? К чему ему ехать верхом? — недовольным тоном возразил Иван Андреевич, пристально, однако, всматриваясь в полусвет сумерек.
Через несколько минут Вася возвратился один и подал отцу телеграмму.
— Уж не случилось ли чего, — испуганно прошептала Марья Степановна, питавшая вообще страх к телеграммам.
— Успокойся, ничего не случилось. Чему случиться. Верно, назначает новый день приезда. Сейчас придем домой, узнаем…
Старики прибавили шагу.
— А где же ямщик, Вася?
— Уехал. Я расписался в книге.
— Как же это ты так оплошал! Человек устал с дороги, а ты не догадался позвать его выпить рюмку водки?
— Захочет — сам в кабаке выпьет. Кабаков здесь, слава богу, много!
Отец промолчал на это замечание и только искоса взглянул на сына.
Когда вернулись домой, Иван Андреевич прочел вслух следующую телеграмму из Москвы от сына:
«Простите. Сегодня не могу быть. Непременно завтра. Задержали дела».
— Вот видишь ли. Ничего особенного не случилось! — проговорил Иван Андреевич, обращаясь к жене. — Какие-то дела задержали! Верно, важные! — усмехнулся иронически отец.
Он оставил телеграмму на столе в гостиной и пошел в кабинет.
— Чаю мне в кабинет, пожалуйста, пришли, — заметил Вязников в дверях.
Марья Степановна, грустная, тихо пошла в столовую, где уже накрыт был стол и стояли разные печения и закуски, приготовленные для ожидаемого гостя. Она видела, что муж огорчен, и сама была огорчена. Но она не сердилась на сына. Он не виноват. Быть может, и в самом деле его задержало что-нибудь важное. Точно у него не может быть дел!
— А ты куда, Вася? Разве чаю не будешь пить? Сейчас подадут самовар! — обратилась Марья Степановна к сыну, заметив, что он собирается уходить.
— Я сию минуту вернусь, мама. Только в деревню сбегаю.
— Загорелось, что ли? Какие дела это у тебя там, в деревне?
— Обещал Василью ружье принести. Завтра на охоту идет!
С этими словами юноша пошел было из комнаты, потом вернулся, обнял мать и вышел вон.
II
На другой день, когда, по обыкновению, Иван Андреевич, в восемь часов утра, вышел к чаю, Марья Степановна, дожидавшаяся уже мужа за самоваром, заметила, что лицо Ивана Андреевича утомлено и как будто осунулось. С тревожной пытливостью взглядывала она на мужа и наконец спросила:
— Здоров ты?
— Здоров. Разве я кажусь больным?
— Лицо у тебя сегодня нехорошее! Хорошо ли ты спал?
— По обыкновению… хорошо. Отчего мне не спать!
Старик говорил неправду.
Эту ночь ему плохо спалось. Различные думы гнали сон прочь, и он только под утро заснул коротким, тревожным сном.
Его больно кольнула, кольнула в самое сердце, неделикатность сына. Отец так нетерпеливо ждал его, ему хотелось прижать к сердцу своего любимца, своего милого, умного, талантливого мальчика, на котором лелеялось столько отцовских надежд, а Коля два раза назначал дни приезда и два раза не сдержал обещания.
Это было больно. Кажется, он не заслужил такого… он прибирал слово… — такого невнимания! Какие могли быть у Коли важные дела? Разве он не знает, как горячо его любят, как нетерпеливо ждут его после двухлетней разлуки? Разве его чуткая натура не понимает, как хочется отцу поскорей взглянуть на молодого человека, познакомиться с ним поближе теперь, когда он готов вступить в жизнь, узнать, как он думает, во что верит, что любит, что ненавидит? И разве Коле самому не хочется скорей повидаться с отцом, не только с отцом, но и с другом, скорей поделиться мыслями, надеждами? Разве письма могут заменить живую беседу?
В его года так быстро меняются веяния, особенно у такой впечатлительной натуры, как Коля. Что сделали с ним последние два года?
Ну, разумеется, он остался таким же хорошим, подсказывало родительское сердце. Еще недавно старик читал первую статью Коли, горячую статью, обратившую даже на себя внимание, и старик был обрадован. В этих благородных стремлениях молодости он точно узнавал себя, с гордостью отца и учителя любовался первым трудом сына и ученика. Он вспомнил теперь об этой статье. Старик хотел поспорить по поводу некоторых мыслей, высказанных в ней его сыном.