Два брата
Шрифт:
— Бежецкий чуть не насильно к себе затащил. Непременно хотел, чтобы я познакомился с его семьей! — слегка краснея, проговорил Николай. — У него славная мать и две сестры, очень неглупые и развитые девушки. Бежецкий просил об одном деле. Старшая сестра собирается поступить на женские курсы, так просила меня дать ей сведения и написать кое-кому рекомендательные письма. В Петербурге у них никого знакомых нет…
«Вот какие дела!» — улыбнулся про себя Иван Андреевич и прибавил:
— Скоро ж перегорел твой друг!
— Это, папа, самого меня поразило. Никогда бы я не поверил, если б не видел сам Бежецкого… Сколько надежд подавал он в университете, какой был славный, честный, убежденный, а теперь?.. Мне кажется, он пойдет по общей колее!.. Вообрази себе, папа: Бежецкий взял место на железной дороге, и ведь место-то какое!.. С огромным жалованьем! А давно ли мечтал о кафедре, о деятельности, ничего не имеющей общего с настоящей.
— Быть может, средств не было… Мало ли о чем мечтаешь в молодости. Семья у него на руках?
— То-то и нет! Семья его кое-что имеет и в его средствах не нуждается. Да разве, папа, семья — оправдание для всякой мерзости? — внезапно воскликнул молодой человек, оживляясь, причем маленькие его глаза заблестели. — Ведь так каждую подлость можно оправдывать семьей, особенно, если она плодовита. И всякий негодяй может говорить: «У меня семья, я должен позаботиться о детях!» — и, утешаясь этим, безнаказанно грабить казну, обижать беззащитных, оскорблять порядочных людей… Что ты, папа! Положим, жизнь заедает, но не так уж, как говорят обыкновенно люди, готовые на сделки… Поверь, что человек, оправдывающий подлость семьей, и без семьи сделает подлость…
Иван Андреевич слушал сына. Горячие, порывистые слова Коли приятно щекотали его нервы.
Вася, напротив, как будто все еще недоумевал.
— Ты, конечно, теоретически прав.
— Еще бы!..
— Подожди, не торжествуй слишком рано победы над отцом, — шутливо прибавил старик. — Ты, повторяю, прав, но бывают случаи — и мало ли случаев! — когда единичные факты, как бы они ни были ужасны, ничего не значат. Знаешь ли, друг мой, нельзя сплеча винить: надо прежде узнать все обстоятельства, а то как раз попадешь впросак…
— Нет, папа, нет, не говори! — горячо начал Николай, — подымаясь со стула. — Никакие обстоятельства не могут оправдать таких людей, как Бежецкий. Кому много дано, с того больше и спрашивается! Я ему высказал это прямо в глаза.
— И разошелся с ним? — неожиданно воскликнул Вася.
— Ах ты, юнец! — снисходительно кинул Николай. — Нет, не разошелся… все же он не пропащий еще человек.
Вася снова облокотился руками на стол, как будто замечание брата не произвело на него никакого впечатления.
— Обстоятельства! — снова начал молодой человек. — Это старая песня! Да и какие обстоятельства хоть бы у Бежецкого? Он умный человек, понимает, что теперь больше, чем когда-нибудь нужны образованные, честные люди на всех поприщах, а что ж он с собой сделал? В сущности, продал себя. Если не будет потакать прямо, то умоет руки! Во имя чего? Все равно, говорит, ничего не выйдет, так я хоть личную жизнь устрою… Личная жизнь!.. Да разве она может быть счастливой при таких условиях?.. Ах, папа! Я не могу хладнокровно говорить, как вспомню о Бежецком! Да он ли один?.. Множество таких, и это между нашими, между молодежью. Одно благополучие, один бог Ваала [3] стал кумиром. Не успеет еще человек «пары сапог» сносить, — смотришь, он уж поет унылую песню, складывает руки и заботится о гнезде, да еще о гнезде-то каком, о самом роскошном, а там хоть трава не расти… Или бросается делать карьеру… Точно все, чему мы учились, чему мы верили и поклонялись, что волновало нас, из-за чего мы боролись, — все это был только модный костюм, пригодный для разговоров, а чуть встреча с жизнью — долой его!.. Ты знаешь, папа, что из нашего курса большинство, наверное, будет Бежецкими…
3
Ваал — древнее общесемитское божество, почитавшееся покровителем плодородия и шире — общего житейского благополучия. Поклонение Ваалу — поклонение наживе, стяжательству.
Молодой человек продолжал развивать эту тему.
Впрочем, вскоре он увлекся и от этой темы перешел к другой, третьей, делая неожиданные переходы. Он говорил горячо, с нервностью сангвинического темперамента, с искренностью молодости, полной добрых намерений. Он не столько доказывал, не столько заботился о фактах, сколько хлопотал об обобщениях, рисуя одну за другой картины, не жалея густоты красок. Собственные слова возбуждали его. Казалось, он торопился вылиться, вылиться залпом, точно спеша показать слушателям и особенно отцу, что перед ними взрослый, умный человек, знающий цену вещам и людям и понимающий, что происходит у него перед глазами.
Старик слушал и тихо-тихо улыбался, покачивая головой. Так маститые профессора слушают на экзамене бойких учеников, подающих надежды. Все, что говорил сын, было хорошо знакомо Ивану Андреевичу, но в устах сына эти слова являлись для любящего человека полными отрадного смысла. Приятно, когда близкий человек не обманул ваших надежд.
— Ну, Коля, ты уж чересчур увлекся! — заговорил Иван Андреевич, когда сын умолк и «отходил». Взгляд его так же быстро потухал, как и загорался. — Два-три факта — и ты уж нарисовал целую мрачную картину. У тебя, как вижу, осталась старая страстишка к обобщениям и… преувеличениям! — улыбнулся отец. — Не все ж такие пустоцветы, как твой приятель да два-три твоих знакомых… Не совсем же перевелись порядочные люди. Ведь по-твоему выходит, что будто в России и людей нет. Есть они, братец, только не видны, и деятельность-то их незаметна… Условия деятельности пока еще тесноваты… что правда, то правда… Иногда даже стыдно бывает, из-за какого пустяка приходится горячиться, какие истины доказывать и за что ждать… выговора, хотя бы такому седовласому старцу, как твой отец… Ну, да ты сам это хорошо понимаешь… А все-таки «земля движется», все-таки есть люди и между стариками и между молодежью… Я уже старик, а верю в человека, хотя в мои годы и пора бы извериться; ты же, Коля, такой молодой и хочешь казаться пессимистом наперекор себе!.. Впрочем, постой… постой… не кипятись!.. Я понимаю твое негодование и мизантропические выводы. Ты только что разочаровался в близком человеке и находишься еще под этим впечатлением… Это тяжело, Коля, не спорю, но все-таки нечего приходить в отчаяние… Жизнь, брат, еще целая жизнь у тебя впереди…
— Да я и не прихожу в отчаяние… Я рук не сложу, не бойся, но надо называть вещи их именами… Ты, папа, как посмотрю, такой же отчаянный идеалист, как и был.
— Ну, не такой, как был, мой друг… Жизнь самого завзятого идеалиста собьет с позиции, — усмехнулся Иван Андреевич, — а все-таки не думаю, что все кругом нас дураки или мошенники. Свежая водица просачивается… Ну, а ты-то сам, ты-то, мой друг, разве не идеалист?! Идеалист, да еще какой! Да разве можно не быть им в твои годы, с твоим честным, добрым сердцем, с твоей впечатлительной натурой? В двадцать три года да извериться в людей!.. Это, Коля, было бы ужасным несчастием… И дай бог, чтобы ты подольше сохранил в себе веру… Нынче, как погляжу, молодые люди как-то морщатся, если зовут их идеалистами… Сороковыми годами пахнет!.. Эх вы!.. А вся твоя филиппика [4] , что это такое, как не лучшее доказательство?.. А твои письма? А, наконец, твоя статья?.. А еще прикидываешься… Меня, мальчик, не обманешь.
4
Филиппика — гневная обличительная речь. Филиппиками называлось собрание речей древнегреческого оратора Демосфена, направленных против царя Филиппа Македонского.
— Ты разве читал статью? — спросил молодой человек, весь вспыхнув.
— Читал, да не раз, а три раза перечел.
— Я думал, ты не читал. Она ведь всего две недели как напечатана. Я и книжку с собой привез!
— И ты думал, что я еще не прочел! — ласково укорил Иван Андреевич. — Как только в газетном объявлении бросилось мне твое имя, я тотчас же поехал в город и у знакомых достал книжку журнала, где напечатана твоя статья…
— Как ты нашел ее, папа? Ты, пожалуйста, не щади авторского самолюбия.