Два брата
Шрифт:
— Правда.
— А ведь по этому вопросу целая литература есть. Надо было перечитать не три книжки, а побольше. Тогда бы и фактов было больше, да и выводы были бы основательней. В общем выводы ваши верны, но они как будто голословны, не убеждают и, следовательно, не производят впечатления. Статью вашу прочтут, написана она бойко, но и только… а ведь разве вы хотели писать только бойко и легко? Разве для этого стоит серьезно посвятить себя литературной деятельности?
Платонов погладил свою бороду, поправил очки и продолжал:
— Я говорю вам это все, Николай Иванович, потому, что вы молоды, потому, что в вас
И Платонов не без презрения назвал несколько имен.
— А ведь и они начали не так. Тоже дарование было, огонек, но исписались, не работали, а теперь уже поздно. Старого не вернешь. Ну, и пишут всякую дрянь, благо спрос есть! И поздно заняться каким-нибудь другим делом. Ужасная будущность!
— Да, это ужасно! — воскликнул Николай, подавленный суровой речью Платонова.
— А приходят к этому незаметно, не сразу. Легкость успеха губит, недостаток труда, знания. Талантишко есть, и иной думает, что талантишко вывезет. Ну, и вы сами видите, Николай Иванович, каково это отзывается на литературе. О, бойтесь этого! Лучше бросить литературу, если не чувствуешь себя способным на упорный труд, на борьбу, бросить лучше! После, когда втянешься, поздно уж будет, и человек принужден строчить, понимаете ли, строчить из-за куска хлеба… считать строчки, печатные листы, чтобы больше их было, больше, а прежняя-то легкость уже исчезла. Мыслей нет, так как читать-то и трудно, да и некогда подчас. И выходит какая-то каторга. Я знаю таких несчастных, — их немало.
— И вот еще что меня сердит подчас! — продолжал, разгорячившись, Платонов. — Это какое-то неуважение к печати. Прежде, бывало, приходишь в редакцию, как в святилище какое-то. Да, я помню, как я понес свою первую статью. Знаете ли, поджилки дрожали, ей-богу. Ну, вдобавок, и судья-то кто был? Николай Гаврилович! [64] Неуверенность, знаете ли, страх и все такое. Главное, чувствуешь, что ведь идешь с дерзкой мыслью приобщиться к литературе. А нынче? Точно в кабак, в редакцию ходят, ей-богу. «Годится? — Не годится. — Прощайте!» И ведь всякий лезет! На днях еще один господин пришел, принес два листика, говорит: начало романа, и еще обиделся, что я не взял их и посоветовал ему принести, когда он напишет целый.
64
«Ну, вдобавок, и судья-то кто был? Николай Гаврилович!» — Речь идет о Н.Г.Чернышевском.
Николай в смущении
— Вы не смущайтесь совсем-то, Николай Иванович! Я все это говорил вам, — к сожалению, не одному вам! — потому, что заметил в ваших статьях дарование, огонек и уменье привлечь читателя. Так вам, следовательно, писать можно… Работайте только, да не падайте духом от первых неудач. И тогда вы напишете нечто посерьезнее. Жизнь-то у вас впереди. Так-то-с, батюшка. Ну-с, теперь о вашей статье. Разрешаете сделать сокращения?
— Сделайте одолжение! — проговорил Николай.
— Не бойтесь, статья от этого не проиграет!.. Вот взгляните-ка, какие места я предполагаю сократить.
Платонов взял рукопись и показал ее Николаю. Очень многие страницы были обведены карандашом. Платонов объяснил, почему он сделал эти сокращения, указал на две, на три фактические ошибки и в заключение прибавил, что статья ничего себе; хоть мысли в ней и не новые, а все-таки она бьет в точку.
— Денег не нужно ли вам? — спросил Платонов. — Нашему брату деньги всегда нужны! — усмехнулся он с горькой улыбкой.
Николай вспомнил в эту минуту, что Платонов имел на руках громадную семью, получал сравнительно немного, хотя и работал, как вол, и пользовался большой репутацией, как писатель и человек. С невольным уважением взглянул молодой человек на некрасивое, но очень выразительное лицо Платонова с большим, широким лбом и славными темными глазами, на его потертый пиджачок. Все в нем в эту минуту понравилось Николаю, несмотря на суровый приговор: и эта горькая улыбка, появившаяся на его лице, и простота, с которою он держал себя…
— Вы не стесняйтесь, батюшка! Я скажу издателю. Он даст рубликов двести. Довольно?
— Если возможно.
— Очень даже возможно. Статья-то ведь у нас, — усмехнулся Платонов, — следовательно, издатель может быть спокоен! Завтра я вам пришлю деньги… Ну-с, а теперь пойдемте позавтракаем! — произнес он, подхватывая Николая за талию. — Что, вы работаете еще где-нибудь?
— В «Пользе».
— А! Ничего себе газета, приличная. Что делаете?
— Пока внутренним отделом заведую.
— Важный отдел, очень важный!..
— Больше вырезки.
— И вырезки-то надо с толком сделать!.. А пересмотр корреспонденции?..
Они прошли в столовую, где уже была в сборе вся семья Платонова: жена его, высокая, худощавая, когда-то, должно быть, красивая барыня, и шесть человек детей.
— Каково поколение-то?.. Вот, Зиночка, рекомендую тебе Николая Ивановича Вязникова, — проговорил Платонов.
Платонова протянула руку, процедила сквозь зубы «очень приятно» и искоса бросила взгляд на стол.
Завтрак был крайне скромный. Супруга Платонова, накладывая куски, должна была внимательно смотреть, чтобы досталось всем.
— Водку пьете? — спросил Платонов.
— Пью.
Платонов налил рюмку и придвинул к Николаю селедку.
— А недурно бы пивка, Зиночка, — проговорил Платонов робким голосом. — Кажется, пиво есть?
— Есть. Сейчас принесу.
— Да ты сама не беспокойся!.. Наташа принесет!
Николай посматривал на жену Платонова, и ему она не понравилась. Лицо ее было какое-то недовольное и сухое.