Два Гавроша
Шрифт:
Мари Фашон не хотела брать с собой девочку на переброску оружия в рабочие кварталы. Но дядюшка Жак уговорил. «Возьмите ее, пусть привыкает, — сказал он. — От закалки сталь всегда становится крепче. Жаннетта будет вести себя смирно. Присутствие детей придаст «траурной процессии» более правдоподобный вид».
Жаннетта обещала, что все время будет молчать, слова не произнесет.
— Ох, Жаннетта, Жаннетта, когда ты наконец наберешься ума? — укоризненно и ласково посмотрела на нее мать.
Жаннетта крепко сжала губы. Она ведь обещала молчать!
2.
К вечеру Париж замирал. Начинался комендантский час. Широкие, просторные улицы, бульвары, площади становились пустыми, безлюдными. По ним неслись одни только машины и мотоциклы оккупантов. Степенно и чинно прохаживались квартальные полицейские. Такой порядок немцы завели с первых дней оккупации. Париж молчал. Он безмолвно переносил свой позор до той поры, пока Советская Армия не разбила вдребезги миф о непобедимости фашистской армии. Эхо успешных битв под Москвой, на Волге и в районе Курска отдалось здесь. Город ожил, проснулся от кошмарного сна. К коммунистам и к созданным ими с начала оккупации боевым объединениям свободных стрелков и партизан стало примыкать все больше и больше рабочих, служащих, ремесленников, студентов.
Немецкое командование это сразу почувствовало. Оно подтянуло к Парижу отборные эсэсовские части, наводнило его гестаповцами. С наступлением сумерек они устраивали облавы, набивали тюрьмы и подвалы патриотами, а на рассвете расстреливали их. Но эти грозные меры не устрашали отважных борцов — детей и внуков парижских коммунаров. Они объединялись, вооружались, готовились собственными руками освободить родной город.
Случилось так, что в одну из таких тревожных ночей Павлик и Жаннетта вынуждены были остаться ночевать на квартире Мари Фашон. Здесь они получили первое самостоятельное задание — расклеить плакаты. Дядюшка Жак заставил их перед этим хорошенько выспаться.
— Я вас разбужу ровно в два, — сказал он. — Умоетесь, поедите — ив путь!
Но ребята были настолько возбуждены предстоящим делом, что и часу не поспали. Они оделись и с нетерпением стали поглядывать на часы. Дядюшка Жак не сердится на них. Он признался, что и сам волновался не меньше, когда совсем ребенком получил первое задание подпольщиков.
— Орехи, — сказал он, — и не надо осторожно щелкать. Главное, дети, верить в свои силы. Чувствовать локоть товарища, слышать биение его сердца. Когда будете расклеивать плакаты, помните: вы не одни. В эту самую минуту такие же плакаты расклеиваются вблизи Гранд-Опера, на площади Инвалидов, на Университетской улице, в пригородах… Когда вырастете, будете вспоминать об этом поручении Коммунистической партии с величайшей гордостью. Я верю, что, когда вырастете, — с жаром сказал он, — больше не будет войн.
Слушая старого революционера, Павлик и Жаннетта невольно вспомнили о Рихарде Грассе. Где он теперь, этот добрый немец? Он тоже мечтал о вечном мире.
Дядюшка Жак встал, выпрямился и, взглянув на ребят поверх очков, неожиданно спросил:
— А знаете ли вы, кто автор плаката, который вы будете расклеивать?
— Не знаем, дядюшка Жак, — ответила Жаннетта.
—
— Очень хотим, — сказал Павлик.,
— Только говорите медленно, — попросила Жаннетта, — а то Павлик не все поймет. Он еще плохо французский язык знает.
Дядюшка Жак кивнул головой и предупредил, что по конспиративным соображениям не назовет фамилии художника,
…С детства Анри увлекался рисованием. Деньги на краски, карандаши и бумагу он вынужден был воровать у больной матери, которая и без того с трудом сводила концы с концами, работая за жалкие гроши в шляпной мастерской мадам Эрве. Мать била мальчишку, выгоняла его из дому, но маленький художник оставался верен своему призванию: он продолжал рисовать.
За одним проступком последовал другой. Парнишка начал брать краски в долг в лавке папаши Тардье, на площади у Орлеанских ворот. За это он обещал принести золотые часы покойного отца. В конце концов лавочнику надоело ждать, и он потребовал, чтобы Анри уплатил долг. Малыш струсил не на шутку и честно признался, что солгал, что у отца не было никаких часов. Старик позеленел от злости. Он пустил в ход свои еще — крепкие кулаки. На крик мальчика сбежались люди. Узнав, в чем дело, одни обрушились на лавочника, а другие, наоборот, встали на его сторону: «Папаша Тардье не так уж богат, чтобы без денег раздавать краски».
В этот самый момент к толпе подъехал на велосипеде невысокий коренастый человек в шляпе, с живыми, слегка прищуренными глазами.
— За что бьют мальчишку? — спросил он, быстро слезая с машины.
Ему объяснили. Стремительно пробравшись через толпу, он стал перед папашей Тардье.
— Ребенка, месье, бить нельзя, — сказал он старику. — Сколько вам должен мальчик?
— Восемнадцать франков. Шесть тюбиков белил, четыре тюбика охры…
Незнакомец быстрым движением достал бумажник и уплатил требуемую сумму.
— А вы, — обратился он к малышу, — вытрите кровь и ступайте домой. Больше никогда не обманывайте. Это очень дурно.
Анри кивнул головой.
Незнакомец сел на велосипед и уехал.
Вскоре Анри снова встретился с этим человеком. Это произошло случайно. В парке Монсури, где он делал набросок водопада.
— Кажется, старый знакомый! — услышал он позади себя чей-то голос.
Обернулся, поднял глаза и смутился. Перед ним стоял тот самый странный человек, который уплатил за него долг лавочнику. Он его сразу узнал. Высокий лоб, удивительно живые глаза, слегка свисающие вниз усы, темно-серый в широкую полоску поношенный костюм..
— Узнаете? — обрадовался незнакомец. Скрестив руки на груди, он внимательно посмотрел на незаконченный рисунок, спросил: — Увлекаетесь рисованием?
— Да, месье.
— Кто ваш учитель?
— Никто, месье. Я сам… ответил Анри и поспешно добавил: — Я очень люблю рисовать, месье, но… мне не позволяют. Мама меня ругает, бьет. Она говорит: «Дети бедняков не должны заниматься такими глупостями».
Незнакомец наморщил свой высокий лоб. Помолчав немного, предложил: