Два гонца из кондратьева ларца. В чертогах мегаполиса
Шрифт:
– Сюда? – спрашивает Стас и, не дожидаясь подтверждения, ссаживает дверь ногой. Дверь ссаживается прямо в комнату, – судя по продавленному дивану, подслеповатому окну, кривобокому столу, колченогому табурету и толстому слою пыли на штабелях порожних бутылок, жилую. Входим и обнаруживаем за дверью шкаф, в шкафу – возмущенного хозяина. И у этого на уме одни претензии.
– Ваша реклама, – брызжет слюной, – сплошное вранье и надувательство! Увидеть Париж и умереть!.. То же самое в отношении Неаполя и других знаменитых населенных пунктов. Я увидел их все до единого и что же? Как видите, жив, здоров и безутешен!..
– Вам, наверное, не тот Париж показали, –
– Как не тот? Их что, двое? Может, и Неаполей несколько? И Иерусалимов не счесть? – заливается он веселым истерическим смехом.
– Именно, – хмуримся назидательно, – каждой твари по паре. Один Париж для знающих, другой – для невежд. Увидит невежда первый и коньки отбросит от натуги. Узрит вежда второй и то же самое, но – от разочарования…
– Да? Надо же, а я и не знал…
– Не огорчайтесь, – утешаем, – каждый из нас чего-нибудь да не знает, о чем-нибудь да не осведомлен. Вот мы, к примеру, тоже не знали, что вы этого не знаете, но мы же не огорчаемся, верно?
– Ага, – соглашается, – на огорченных вы не похожи…
– Хотите тот самый Париж увидеть?
– Хотим, – говорит.
А Стасу только того и надо: хвать клиента за рдяные ушки простофили и на солнышко к потолку – чтобы все увидал, ничего не пропустил.
– Ну как, – интересуемся, – хорош Париж-городок?
И сами себе ответствуем:
– Знамо хорош, лучше не придумаешь!
Глядь, а клиент уже того, – причастился истины. Гудбай, Вася – здравствуй Парамон!
– Вот дерьмо! – негодует Стас. – Не уши, а груши – в момент обрываются. И чем их только крепят? Говно, а не конструкция…
Я молча протягиваю ему галантерейный инструмент: нитки, иголки, наперстки. Он по инерции пытается увильнуть от рукоделья: может гвоздиками их прибить? Или шурупами присобачить?.. У нас и так, увещеваю, нарушений инструкции выше крыши. Давай хоть по мелочам не будем ее игнорировать… Он покорно вздыхает и принимается за работу с видом мученика, одалживающего человечество великим смирением. Тут я ему не помощник. Самое время произвести разведку этажом выше, где на обитых фальшивой кожей дверях красуется внушительная доска с вежливым предупреждением: «Господ адвентистов, буддистов, джайнистов, иеговистов, исламистов, кальвинистов, коммунистов, морфинистов, орфистов, папистов, сайентистов, сатанистов, синтоистов, фашистов, эзотеристов, янсенистов, а так же всех прочих сирых, нищих и обремененных (в том числе товарами широкого потребления), просим не беспокоиться. Осторожно, злая соседка! Набрасывается без предупреждения! Спасибо за внимание. Семья Протоплазмовых.»
Диагноз ясен: стоит только войти во вкус и уже не остановиться. От удовольствия перечислять избавиться так же трудно, как от привычки хлебать щи лаптем. Хотя какое-то рациональное зерно в этом есть: пока прочтешь, беспокоить расхочется. Даже в том случае, если не обнаружишь себя в списке неугодных. Стой и недоумевай: как за дверь проникнуть, если ты ни Богу золотая кочерга, ни черту геморройная свечка? Пока кой-чего к кой-чему прикидывал, Стас нарисовался. Хвать по доске кулачищем и в замочную скважину воплем приветственным: а ну, у кого тут не лежит душа жить? А из-за дверей не менее истошный ор: У всех лежит! Ошиблись адресом! Сгиньте! Спасите! Помилуйте! Грабят, убивают, житья не дают!
– Так мы ведь и есть спасители, – удивляется Стас и, отступая на шаг для разбегу, натыкается на мента с пистолетом. Руки! – рычит мент. Что – руки? – не врубается Стас. Руки вверх, объясняют ему. А ноги куда? Вниз, что ли? Или тоже вверх?.. Сейчас как дам пулькой промеж рог, враз поймешь что куда!.. А спорим, не дашь! Спорим, не пойму! – хорохорится Стас, и оборачивается к дверям задом. Мент стреляет. Пуля рикошетит от потолка в пол, от пола в стену, от стены в лестницу, от лестницы опять в потолок. Энергии в ней много, ответственности никакой, вот она и шпарит по всем трем: визжит, самоутверждается. Гляжу, а на верхней площадке еще один служивый. И тоже при стволе. Да и на нижней не сказать, чтоб пусто было. И надо же такому случиться – всем вдруг пострелять приспичило. Такую канонаду развели, что сами чуть не оглохли. И что в результате-то? А в результате никто в возникшей перестрелке, кроме гражданина, вызвавшего наряд, не пострадал. Один труп ни с чьей стороны. Как заказал, так и помер: «погиб в бою». Нападавшие скрылись в неизвестном направлении. Приметы прилагаются…
– Это ж сколько кругом недоносков шастает, во внеутробном состоянии доносить себя норовит! – возмущается Стас. Я молчу, не отвечаю, думу думаю: может, думаю, все же во внематочном?.. Зря я отвлекся. За ним ведь глаз да глаз нужен. Смотрю, он уже чью-то тачку оприходует: с сигнализацией по хорошему договориться пытается, зажиганию светлые идеи о вреде саботажа внушает… Пока я тырк, пырк, он уже в кресле развалился, с коробкой скоростей знакомится. Покатаемся? – подмигивает, а ожившее радио строго предупреждает, чтоб ни в коем случае законопослушные граждане, ежели таковые отыщутся, не вздумали задерживать опасного преступника сами, он-де вооружен и отморожен. Передаем, вещают, приметы: волосы темные, глаза наглые, уши дефективные…
– Кстати, – трогает с места в карьер Стас, – я тебе никогда не говорил, что всегда мечтал быть блондином?
– А как же, – говорю, – все уши прожужжал! Причем блондином не абы каким, а пепельным, да еще и с усиками…
– Да?
– Ага. Вон парикмахерская. Не откладывай исполнение своей мечты в долгий ящик.
– В гроб, что ли? – ехидничает он и улыбается довольный. Волосы темные, глаза наглые, уши дефективные…
– Оперативная группа К-7-С-8, – самочинно оживает выключенное радио, – Служба Исполнительного Контроля уведомляет: заказ № 1/18 «Погиб в бою» выполнен с недочетом в 47%, поскольку беспорядочная ментовская стрельба вовсе не бой, а недоразумение, переходящее в фарс. Клиент возмущен, угрожает рекламациями. Конец уведомления.
– Вот ведь говнюк! – возмущается Стас. – Сам ментов вызвал, а мы виноваты?!
– Ладно, разберемся с ним позже, – успокаиваю я. – Тормози, приехали…
Парикмахерская на глазок – чуть больше сапожной будки. Апофеоз индивидуализма: одно кресло, одно зеркало, один парикмахер.
– Постричь, побрить и приосанить, – бросает Стас, плюхаясь в кресло.
– Сто грамм налить, что ли? – разрешается парикмахер наводящим вопросом.
– Можно и двести. Двойного цианистого…
Парикмахер, впав в задумчивость, выказывает намерение скрыться в подсобке.
– Отставить! – командует Стас. – Сто граммов подождут. Ты мне вот что лучше скажи: слабо тебе, мастер, сделать так, чтобы меня родная мама не узнала?
– В каком смысле? – требует подробностей мастер.
– В самом прямом. Хочу быть блондином. С усиками.
– Да вы и сейчас не брюнет.
– Но и не блондин ведь, верно? А я всегда мечтал быть блондином. Да не простым, а пепельным.
– Лучше платиновым, – не соглашается мастер.
– Мама! – жалобится Стас – твоего сыночка обижают! Над ним стебутся, к нему прикалываются…