Два крыла. Русская фэнтези 2007

Небо над степью как еще одна степь — бескрайнее. Улетают птицы за горизонт, и в Ярке зудит предвкушение полета. Стелется трава под ветром, идет волнами, колышется — точно дышит степь полной грудью. Звенит многоголосый хор

Широкие отцовские ладони подхватили Ярку за бока, усадили на Гнеда. Конь покосился на легкого всадника, тряхнул головой. Гнед — жеребец серьезный, ему отец жизнь свою доверяет.

— Боишься?

— Вот еще!

Но подтренькивает у Ярки под ребрами. Хочется вцепиться в гриву, намотать на кулак длинные пряди, но мальчишка выпрямляется, сжимает лошадиные бока коленями. Насмешливо качает головой конь: ему Яркины усилия — что кузнечик на круп запрыгнул.

— Вперед! — Отец хлопает Гнеда по крупу — и солнце несется навстречу, огромное красное солнце. Бьет в лицо ветер, перехватывает дыхание. Степь сливается в желто-зеленую гладь — вот оно, Яркино небо. Грохот копыт и биение сердца выстукивают лучшую на свете музыку. Э-ге-гей! Э-э-эй!

Сам не понял, как оказался на земле. Поменялись местами зелень и синь, и сразу ударило в плечо, хлестнула трава — покатился Ярка. Р-р-раз — остановился носом в землю. Ш-ш-ш, больно-то как.

Подбежал отец, быстро ощупал ребра, тронул разбитый локоть.

— Цел? — Обнял, пахнуло на Ярку отцовским запахом — табаком да потом, порохом да травой.

Мальчишка мотнул головой так, что рыжий чуб упал на глаза.

— Цел, конечно! — Оглянулся: Гнед стоит неподалеку, траву прихватывает. Даже глаз не скосит полюбопытствовать: как там неудачливый всадник. — Уууу, какой! — Ярка погрозил жеребцу кулаком. Сердится притворно: слишком уж хорош Гнед, и слышна еще та чудесная музыка — перестук копыт и сердца.

…Года не прошло, как вернулся Гнед один. Тяжело вздымались бока, смотрел конь виновато. Оставил он хозяина на изрытой копытами, увлажненной кровью земле. Хорошо погиб Ярков отец — в бою, с собой немало Адаровых бандитов прихватил. Страшно выла мать, обливая слезами шелковистую шкуру жеребца и цепляясь сухими пальцами за гриву.

Эх, сейчас бы Гнеда сюда! Хоть и постарел, а все одно бы вынес. Но нет коня, и руки за спину вывернули, стянули веревками, Ярка их уже и не чувствует. Широка степь, но нет больше воли. Попался Ярка в зубы Адаровым псам. Вон сидят у костра, посмеиваются, на пленника глядя. Ничего, скальтесь, все один вам конец. «Не бывать степи под вами, не бывать», — шепчет Ярка. Закрывает глаза, чтобы не видеть рож противных.

Как глупо попался! Хоть землю грызи от отчаяния. Три года дурил Ярка-разведчик Адаровы банды, тенью неслышной ходил, из таких переделок возвращался, что потом в байках расходились по всей степи. А тут у Старого брода, на своей земле, налетели, захлестнули арканом, сбросили на землю.

— Да нешто он? — цыкнул тогда кто-то.

Ярка вскинул голову, обтер разбитый подбородок о плечо.

— А кого вам надо-то, дяденьки? — Морду поглупее сделал, а сам глазами ощупал: эх, плотно стоят всадники! Кони добрые, догонят. Главарь нагайкой играет, смотрит, как охотник на зайца. Не нравится добыча.

— Сопляк. — Плюнул, сверкнув железными зубами. — Что с того, что рыжий? Вон у нас Фадька, — кивнул на соседа, — тоже лисьей масти.

Знают, собаки. Давно знают, недаром командир стал неохотно Ярку в разведку пускать.

— А мы проверим, — соскочил с коня рыжий, пошел к пленнику, ножом поигрывая.

Напружинился Ярка — вскочить да деру, но навалились со спины. Рыжий ножом рубаху вспорол. Вот она — Яркина отметина, шрам поперек лопатки. По весне ввязались в бой у Серой балки. Углядели там рыжего мальчишку да пальнули. Повезло тогда. А сейчас — выдала отметина.

Расцвел главарь, щерится на Ярку как солнышко:

— Знаешь, сколько Адар за твою голову обещает? Тебе, малец, и не снилось.

— За меня-то золотом дают, а за тебя и дерьмом не заплатят, — отбрил Ярка.

Побагровел железнозубый, свистнула нагайка, достала кончиком пленника. Ярка лишь выдохнул сквозь зубы. Глупо попался!

— Вяжите его.

Почти день везли, ближе к вечеру лагерем встали у реденького перелеска. Пленника развязывать не стали, так у костра бросили. Адара ждут, вот-вот атаман появится. А значит, умрет Ярка еще до того, как солнце сядет. Обложили Адара, не станет он долго возиться.

Обидно Ярке умирать, жизнь и не прожита — только начата. Хоть бы раз еще по степи промчаться, как птица вольная, ветер губами словить. Но другие птицы Ярку ждут — прилетят стервятники. Вон кружит один, расправил широкие крылья, плывет кругами в темнеющем небе. Хотя нет, не похож на стервятника, сощурился пленник. А может, это и не птица вовсе, а Роско из отцовской сказки? Еще без штанов Ярка бегал, когда услышал первый раз о храбром воине. Раненного, пленили его вороги. Привели на обрыв и живого столкнули вниз, на острые камни. Но крикнул Роско: «У меня два крыла!» — и обернулся птицей. Прилетает к тем, кому смерть в плену обещана, надежду дарит, выстоять помогает.

«У меня два крыла», — шепчет Ярка. Но стянуты руки, не улететь. Отец говорил, Роске крылья ненависть дала, но разве Ярка не плакал злыми слезами, глядя на одинокого Гнеда? Разве не клялся отомстить за отца? Разве нет его, Яркиной, крови в земле, что не хочет под Адаром быть? Разве зря порох изводил и шашку точил? Зря ночами замученные и казненные снились, деревни сожженные, поля, давно не паханные, а боями растерзанные? Зря уговаривал командира: «Ничего, что ростом не вышел. Зато там пройду, где никто не сможет. Возьмите, моя ненависть, может, посильнее какой взрослой будет»?

Лучше бы и не вспоминал — заскребли слезы. Как не хочется умирать! Сейчас умирать, когда загнали Адара, обложили, как пса бешеного.

Как матери-то скажут? Придет командир, снимет шапку… От отца у нее рубаха праздничная, малиновая, осталась да купленный на ярмарке в подарок кувшинчик расписной. От Ярки же — и вовсе ничего. Не берегут мальчишки одежду, и другие у них радости-сокровища. Улететь бы к маме, хоть на минутку увидеть, повиниться за все. Шепчет Ярка: «Ненависть моя, у меня два крыла», — и гулом отзывается земля. Скачет Адар с приспешниками, все короче Яркина жизнь. Вон и солнце край за горизонт опустило, уже не желто-зеленая, черным да красным покрывается степь. Тянутся алые лучи далеко-далеко, туда, где ждет сейчас командир, волнуется, кусает ус. И дальше, к низенькой хатке. Обливает теплом завалинку, на которой сидит после трудов вечерних мама, уронив на колени руки с набрякшими венами.