Два листка и почка
Шрифт:
— Вам следовало бы пристрелить эту строптивую лошадь, — обратился Мэкра к Рэджи, входя в павильон.
— По правде говоря, он несколько грузен для своей лошади, — вставил Хитчкок. — По-настоящему каждому из нас следовало бы иметь сменных лошадей.
Рэджи стало не по себе при напоминании о печальном образе, который он являл в последние несколько минут игры. Его прыщавое лицо, всегда легко красневшее, сейчас залилось густым румянцем. К тому же его томило чисто физическое ощущение странного волнения — возбуждение от пива мешалось с упадком, вызванным усталостью и пережитым отчаянием.
— Подай мне еще пива, Афзал, — приказал он слуге.
— Сию минуту, — ответил тот и принес поднос с полной кружкой.
Послышалось щебетанье женщин, подходивших к павильону. Что-то словно подтолкнуло Рэджи — ему захотелось поскорее встать и уйти.
Он залпом, с полузакрытыми глазами, допил свое пиво и, весь раскрасневшись, медленно направился к своему мотоциклу.
— До свидания, Рэджи, до свидания! — кричали ему вдогонку Ральф, Туити и Хитчкок, пока он переводил рычажок на вторую скорость. Рэджи разбежался, включил мотор и, вскочив в седло, умчался прочь.
Дувший ему в лицо мягкий ветер бодрил его, да и стальная машина, легко справлявшаяся с подъемом, сообщала ему чувство горделивой силы. В нем росло, разливаясь по всем жилам, желание; угрюмое настроение и тяготившие нудные мысли понемногу исчезли; воображение разыгрывалось, пока не унесло его на своих огненных крыльях к каким-то радужным пределам.
Его охватило нетерпение, он был не в силах дольше ждать и досадовал, что нельзя мчаться к дому со скоростью шестьдесят миль в час: крутые виражи не позволяли взять настоящий разгон.
Горевшая в нем всепожирающая страсть заставляла его бросать вокруг себя жадные, голодные взоры; он то смотрел на склоны высоких холмов, то оглядывал затянутую тонкой кисеей тумана долину. Если бы он увидел тут женщину, ему нелегко было бы удержаться, чтобы не схватить ее, прижать к скале или опрокинуть навзничь и тут же на нее наброситься. Чувственные представления совершенно заполонили его сознание, они причиняли ему мучительную головную боль, он едва не бредил.
Мотоцикл с грохотом пронесся по поселку, Рэджи беспрерывно сигналил в ответ на крики детей, игравших в пыли на дороге. Доехав до места, он выключил мотор, резко затормозил и, соскочив, поставил мотоцикл на заднюю вилку.
— Кои хай! — позвал он, сложив рупором ладонь и поглядывая в сторону, где теснились домики стражников, ярдах в двадцати от дороги. Он кричал громко, чтобы жена Неоджи могла его услышать.
Никто не отвечал. Лишь вспугнутый им выводок цыплят перелетел к курятнику, возле домика Афзала.
Тогда Рэджи решил действовать осторожнее и направился к домикам. Желание жгло его, но сердце стало биться ровнее и голова все соображала. Он потихоньку свистнул, потом похлопал в ладоши и еще раз позвал: «Кои хай!»
И снова никто не ответил.
Возле двери домика, куда он поселил жену Неоджи, Рэджи остановился и стал прислушиваться. Если бы тот осмелился прийти, как сделал третьего дня, Рэджи вышвырнул бы его вон. Но нет, там не было никого постороннего. Ударом кулака Рэджи распахнул дверь.
Женщина встала,
— Ты целый день спишь, — проговорил он, торопливо протягивая руку к ее талии. Женщина, не поднимая на него взгляда, продолжала тереть припухшие глаза. Он обнял ее, шепнув на ухо: — Ложись скорее.
— Ты обещал подарить украшения, деньги, — сказала она, отрицательно покачав головой.
— Я дам тебе и то и другое, — пробормотал Рэджи.
Он подмял ее под себя и грубо навалился на нее всем телом.
— Ой, — воскликнула она, боясь, что он сделает ей больно.
— Не дергайся так и не извивайся, — зашептал он, потянув за шнурок шаровар и опрокидывая ее навзничь на топчан, на котором она лежала до него.
Она уступила, и тело ее замерло, покоряясь силе. Ее широко открытые глаза выражали полное отчаяние, они смотрели на его перекошенное похотью лицо. Отвращение и ужас сжали ей сердце. Рэджи неистовствовал, кусал ее грудь и щипал за ягодицы свою жертву, покорно и неподвижно сносившую проявление его дикого порыва.
Румянец стыда нежно окрасил ее тонко очерченное гималайское лицо, лежавшее недвижно на подушке в обрамлении темных волос — точно такое же, как после свадьбы, когда она впервые познала любовь. Но теперь ее загрязняли следы неистовств Рэджи Ханта.
Глава 15
напевала Леила, вместе с мужчинами, женщинами и детьми собирая листья чая.
Два листка и почка, Два листка и почка…механически, без конца повторяла она, а руки ее тщательно делали свое дело.
Невдалеке от склоненной девушки маячила фигура Неоджи; он внушал ей смертельный страх своим грозным видом. Нежные стебельки крошечных побегов, выделявшиеся на густой зелени чая, как цветы на кустах крыжовника, легко обрывались, едва она осторожно брала их пальцами. Порой девушка так же любовалась узорчатыми прожилками на листьях, как иногда засматривалась в зеркало на отражение своего кроткого лица; ей хотелось прижать их к губам. Однообразная и утомительная работа скоро изгладила из памяти восторженное впечатление, которое произвел на нее вид женщин и девушек, склоненных над чайными кустами, когда она впервые пришла на сбор чая. Полуденное солнце жгло ее тело сквозь платье, словно огнем. Она обливалась потом, нагибаясь над кустами с корзинкой за спиной.
— Эй вы там! Обирайте внимательнее, обирайте внимательнее! — время от времени покрикивал Неоджи, обходя работающих. — Плохо будет тем, кто не наберет положенную норму. Всякий, кто отлынивает, отведает моей палки, а сахибу я скажу, чтобы он вычел у нерадивого половину заработка.
— Кое-кто в милости у сахибов, — пробормотала жена Нараина, обиравшая листья по соседству.
— Верно! Есть такие, что отдают жен сахибам за деньги, а потом хвастают своей властью перед нами, — вызывающе громко сказала Чамбели, так что ее слышали все кругом, в том числе и Неоджи.