Два лотерейных билета
Шрифт:
— Браво! Хороший вкус! — сардонически скалится г-н Лефтер.
И, бах! Швыряет её об пол… Вдребезги! А потом следующую: бах! И ещё одну туда же.
— Лефтер!
— Да, сударыня, я такой! Широкой души человек! Захочу — и разбиваю; разбиваю, сударыня, когда захочу, тарелки по 10 тысяч франков за штуку! Разбиваю, понимаешь, разбиваю, чёрт их побери!
И бах! бах! все до единой… всякий раз, когда очередная тарелка разлетается на осколки, хозяйка вздрагивает так, будто её пронзает молния. Покончив с тарелками, г-н Попеску вынимает платочек, промокает пот со лба и с серьёзным видом усаживается
— Кто эта кивуца? Ты её знаешь?
— Цыка, молодая, красивая, всегда сюда приходит, — отвечает виновная, сквозь слёзы чистосердечного, но позднего раскаяния.
— Знаешь, где её найти?
— Она говорит, что живёт на окраине города, в посёлке Фарфуриджи.
— Довольно, несчастная!
Через час, уже в сумерках, в Фарфуриджи по улице Эмансипации проносится бричка. На козлах рядом с возницей сидит сержант полиции, сзади едут г-н Лефтер и капитан Панделе, напротив них ещё один сержант и г-н Туртуряну, комиссар полицейского отделения, заинтересованный в пяти процентах выигрыша, которые он получит, если билеты найдутся. Комиссар знает, где живёт кивуца Цыка.
С трудом проехав по грязи, бричка, наконец, останавливается вблизи одиноко стоящей на пустоши, кособокой глиняной хижины. Комиссар выставляет позади дома сержантов по всем правилам классической облавы, делает им знак Гарпократа 2 , а затем в сопровождении капитана и г-на Попеску выдвигается вперёд и стучит в дверь… Им открывает маленькая девочка в оборванной одежде. В комнатёнке, освещённой мерцающими на печи углями, резко пахнет мясом и сливами: пожилая цыганка стряпает ужин. Все три визитёра отступают на шаг и прикрывают носы руками.
2
Гарпократ — египетский бог тишины. Сделать знак Гарпократа — приложить указательный палец правой руки к губам, призвав к молчанию.
— Где твоя мама, малАя? — спрашивает комиссар.
— Скоро придёт, — отвечает девочка, испуганно глядя на мужчин.
— Зажги свечу и проведи нас в дом, мы подождём её.
Девочка медлит в нерешительности.
— Ну, давай же, — прикрикивает на неё г-н Туртуряну и, втолкнув девочку в дом, все трое входят следом.
Старуха, горбившаяся у очага, распрямляется и спрашивает с изумлением:
— Что такое?
— У нас дело к твоей дочке, к Цыке…
— Из одного дома кое-что пропало… она знает что, — добавляет г-н Лефтер.
— О, горе мне, боярин! — восклицает старуха… Да нет у Цыки такой привычки… Во всех домах знают Цыку… все знатные госпожи знают Цыку…
— Хватит болтать! — командует Панделе, — зажигай свечу, долго нам у порога стоять?
— Сейчас… Да не может этого быть, боярин, чтобы Цыка… Боже упаси! Да я за Цыку готова руку в огонь… Может какая другая кивуца, но не Цыка…
Говоря так, старуха зажгла сальную свечу и провела непрошеных гостей в комнату. Из мебели там были две кровати, стол, лавка, стул и печка-чугунка. На кроватях высились горы поношенной одежды и обуви, шляпы,
При виде наваленного в кучи тряпья г-н Лефтер вздрагивает и принимается торопливо в нём рыться. Он извлекает вещь за вещью и внимательно осматривает. Сколько ироничных, пикантных и сентиментальных соображений могло бы родиться в его голове при взгляде на эти пёстрые залежи о бессмысленном течении жизни, в которой всем этим вещам принадлежал лишь краткий миг новизны и опрятности! Но г-ну Лефтеру не до философии… он ищет… ищет без остановки. Однако, не судьба! Серая куртка как сквозь землю провалилась. Он не знает, что и думать, но тут появляется Цыкa, она едва тащит свою корзину, полную старья. Весь день она пробегала и теперь валится с ног от усталости и голода: ещё издали она почуяла запах стряпни и жадно втягивает ноздрями воздух.
Едва она входит в дом, её окружают трое мужчин; г-н Лефтер хватает её за ворот:
— Где моя куртка?
— Какая куртка?
— Серая куртка…
— Какая ещё серая куртка?
— Куртка с билетами…
— Какими былетами, боярин?
— Притворяешься, что не знаешь, девка цыганская!
— Да разрази меня гром! Чёрт меня подери!
— Лучше сразу признайся, — грозит г-н Туртуряну.
— Если скажешь, получишь неплохой бакшиш, — добавляет капитан Панделе.
— Что ей сказать, боярин? — надрывается старуха. — Что ей сказать, грехи наши тяжкие, если она ничего не знает? … Слышите, вы? Что ей сказать?
— Заткнись! — рявкает г-н Туртуряну и выталкивает старуху в кухню.
Старуха крестится, девчонка дрожит, как осиновый лист, на очаге шипит кастрюля со сливами.
— Да чтоб вам век!.. — начинает Цыка.
— Не ты ли была, — перебивает её г-н Лефтер, — на улице Пачиенцы 13, у мадам Попеску, мадам Лефтер Попеску — она такая высокая, стройная, красивая дама, брюнетка с большими тёмными глазами, дом зелёный с застеклённой верандой, ещё у неё родинка с волоском над левой бровью и красная лента в причёске?
— Ну была.
— Тогда зачем врёшь?
— Да, я не вру, боярин. Была. И что?
— Не ты ли поменяла десять, хотя у тебя просили двенадцать, тарелок с широкой малиновой каймой по краю и узкой вишнёвой внутри на серую куртку?
— Ну я.
— Тогда зачем врёшь?
— Не врёт она, боярин! — кричит старуха из кухни.
— Заткнись!.. Где куртка?
— На мне… Я её ношу под низом.
— Чтобы я не нашёл!
— Какого чёрта мне её не носить, если холодно! … С животом я, боярин… ношусь всюду день-деньской по сырости — она мне, благодарствую, нутро греет и поясницу.
— Раздевайся, — приказывает г-н Лефтер.
— Вот …
И Цыка начинает сбрасывать с себя обноски. Наконец, поверх рубашек показывается куртка. Г-н Лефтер быстро обыскивает нагрудный карман, кивуца морщится от щекотки. В кармане ничего, но на дне кармана дыра… очевидно, билеты провалились за подкладку. Цыка снимает куртку, отдает г-ну Лефтеру, и тот перочинным ножом распарывает её по всем швам. В подкладке ничегошеньки.
— Куда ты девала мои билеты? — страшным голосом рычит г-н Лефтер, сжимая кулаки, пока двое других прижимают кивуцу к стенке.