Шрифт:
ПРОЛОГ
Огонек факела казался таким жалким в необъятной тьме дворфских пещер. Дымный воздух клубился вокруг Делли Керти, раздражая глаза и горло не меньше, чем непрерывный ропот и нытье множества людей, собранных в большом общем зале, раздражали ее нервы. Управляющий Реджис милостиво предоставил обширную анфиладу пещер в распоряжение этого неблагодарного народа, бежавшего из многочисленных поселений, разграбленных Обальдом Многострельным и его орками.
Делли одернула себя и решила не судить о людях слишком поверхностно. Всем этим беженцам довелось испытать горечь потерь: кто-то потерял родных и друзей, кто-то — всю семью, а кто-то вообще являлся единственным выжившим жителем дотла сожженной деревни. Да и пещеры Мифрил Халла, по правде говоря, являлись не самым удобным обиталищем для людей.
Эта последняя мысль имела почти физическую тяжесть для Делли, и женщина оглянулась через плечо на Кэлси, заснувшую — наконец-то! — в крохотной колыбели. Котти Куперсон, женщина с худыми руками, тонкими волосами цвета соломы и прозрачными невидящими глазами, сидела
Делли знала — она вспоминает собственное убитое дитя.
Это отрезвило Делли. Хоть она и не рожала Кэлси, та была ее ребенком: Вульфгар удочерил Кэлси, и она в свою очередь приняла девочку. Вульфгар сделал Делли своим товарищем в путешествиях и женой. Делли последовала за ним в Мифрил Халл — не только по велению долга, но и потому, что сама страстно хотела этого. Ей нравилось думать о себе как о великодушной и самоотверженной женщине, поддерживающей мужа в его начинаниях, находящейся всегда рядом с ним, заботящейся о его нуждах, не обращая внимания на собственные желания.
Делли улыбнулась, но улыбка получилась не очень-то радостной. Приняв ребенка Вульфгара и последовав за мужем, она впервые в жизни получила возможность считать себя великодушной.
Но стены дворфского подземного города сомкнулись вокруг нее.
В страшном сне Делли Кертис не могла себе представить, что ее сердце согреют воспоминания о жизни в Лускане, жизни беспутной и разрушительной. Тогда она каждый вечер была пьяна и каждую ночь проводила в объятиях мужчины — всякий раз нового. Но сейчас она подумала о веселом пройдохе Морике (к слову сказать, чудесном любовнике) и об Арумне Гардпеке, трактирщике, ставшем для нее почти отцом. И о Лягушачьем Джози она подумала тоже и нашла в воспоминаниях о его вечной идиотской ухмылке некоторое утешение.
— Ах, как глупо, — вздохнула женщина.
Она потрясла головой, отбрасывая мысли о прошлом. Теперь ее жизнь здесь, с Вульфгаром и остальными. Дворфы из клана Боевого Топора — добрый народ, твердила она себе. Эксцентричные, не всегда любезные забияки и выпивохи, они все же были симпатичны и милы, несмотря на свою бесспорную неотесанность. Некоторые носили возмутительную одежду или доспехи, другие являлись обладателями странных и даже, но мнению Делли, стыдных имен, все были до невозможности бородаты, но… Клан проявил к Делли такую сердечность, какой она никогда прежде не встречала, — ну разве что Арумн относился к ней так же. Они обращались с ней как с родной — по крайней мере, старались, ибо разница все-таки была ощутима.
Разница в предпочтениях людей и дворфов. Кто-то любит ветер с моря, кто-то — застоявшийся воздух пещер… Воздух, который, без сомнения, станет скоро еще более спертым — ведь обе наружные двери Мифрил Халла закрыты и завалены.
— Ах, лишь бы еще хоть раз почувствовать ветер и солнце! — словно прочитав все до единой мысли Делли, воскликнула женщина в противоположном углу пещеры и подняла бутыль с элем.
Это прозвучало как тост, и в ответ загремели кружки. Беженцы в очередной раз решили напиться, доняла Делли. Эти люди лишились своего места в мире и сейчас не видели лучшего способа притупить жуткую память об орочьих ордах, огнем и мечом опустошавших мирные селения.
Делли еще раз проверила спящую Кэлси и придвинулась поближе к столам. Она согласилась бы сейчас присоединиться к выпивающим, словно опыт услужливой девицы из Лускана взывал к ней. Женщина ловила на ходу обрывки разговоров, и каждое слово находило в ней отклик, сливаясь с ее мыслями, и сердце согревалось в лоскутках этого крохотного удовлетворения.
— Я собираюсь открыть кузницу в Серебристой Луне, — провозгласил один из мужчин уже заплетающимся языком.
— Ба, Серебристая Луна! — пренебрежительно бродил другой, чья грубая речь очень напоминала дворфскую. — Серебристая Луна — это всего лишь горстка пляшущих эльфов. Отправляйся-ка в Сандабар. Вот город для тех, кто знает, что такое настоящее дело, там ты наверняка найдешь лучший заработок.
— Серебристая Луна гостеприимней, — заспорила женщина за другим столом. — И говорят, куда красивее.
Почти те же самые слова Делли когда-то слышала о Мифрил Халле. Во многих отношениях Мифрил Халл соответствовал своей репутации. Наверняка прием, оказанный ей Бренором и его родней, был великолепен… По дворфским понятиям. Мифрил Халл так же поражал воображение новоприбывших, как и гавань Лускана. Впрочем, Делли быстро почувствовала разницу.
Она пробиралась по залу, время от времени оглядываясь на Кэлси, которая все еще спала, но уже начала покашливать, и Делли могла расслышать ее сквозь любой шум в этих дымных туннелях.
— Нет, я весьма благодарна управляющему Реджису и королю Бренору за приют, — услышала она слова еще одной женщины, — но это не место для людей! — И вновь поднялась бутыль и звякнули кружки. — За Серебристую Луну или Сандабар! — провозгласила женщина под одобрительные выкрики, — И за всё те места, откуда видно солнце и звезды!
— За Эверлэнд! — воскликнул еще кто-то.
В деревянной колыбели, покачивающейся на холодном каменном полу, закашлялась Кэлси.
А рядом с девочкой раскачивалась взад и вперед Котти Куперсон.
Часть первая
ЗАМЫСЛЫ ОРКОВ
Я смотрю на притихший склон, откуда доносятся лишь голоса птиц. Птицы — больше никого не осталось здесь. Птицы, хрипло каркающие, вонзающие свои клювы в уже слепые глаза. Вороны не кружились над этим полем, засеянном смертью. Они летели напрямик к цели, устремляясь к роскошному пиршеству, раскинувшемуся перед ними. Вороны приберут здесь. Могильные черви им помогут. Дождь и нескончаемый ветер довершат работу.
Так было, и так будет всегда. Жизнь и смерть сменяют друг друга, как день и ночь.
Скоро здесь останутся лишь кости и камни. Крики птиц смолкнут, запах смерти улетучится. Кровь смешается с дождем и напитает землю. Насытившиеся отяжелевшие птицы накормят телами павших воинов своих птенцов.
А затем кости и камни станут неотличимы друг от друга. Ветер и дожди разрушат скелеты, время похоронит останки, и никто не опознает их, кроме, возможно, самых внимательных наблюдателей. Кто вспомнит имена погибших здесь? Что оправдает их смерть?
Взгляните в лицо любого дворфа. когда речь заходит о войне. Ничто так не почитают дворфы, как славную битву за свой народ; их общество крепко спаяно узами верности… И пролитой крови.
Для каждого дворфа война — это неплохой способ умереть, умереть достойно, завершив с честью прожитую жизнь. Порой иена всей жизни определяется этой последней, наивысшей жертвой.
Я не могу понять, я лишь удивляюсь, что стоит за всем этим? Какова цена и какова выгода? Чего добился Обальд, положив здесь сотни, а может, и тысячи своих соплеменников? А насмерть сражавшиеся на этом утесе дворфы — что выиграли они для народа Бренора? Разве не могли они укрыться в Мифрил Холле, в его туннелях, защищать которые можно без особых хлопот чуть ли не веками?
Пройдет сотня лет, здесь останется лишь пыль, и кто тогда вспомнит о павших?
Что же воспламеняет огонь войны, выжигающий образ боевой славы в сердцах столь многих народов, и в моем в первую очередь? Я гляжу на последствия кровавой бойни и вижу неотвратимое опустошение. Я снова вижу, как падает башня, погребая под обломками моих друзей. В моей голове звучат крики умирающих. Разумные существа стонут от боли, взывают к богам и любимым… Конечно, в разгар боя никто не думает о сожранной хищными птицами плоти, о смытой дождем крови и перемолотых ветром костях, но скажите мне, что в мире необратимее смерти? Перед лицом этой необратимости бледнеют любые доводы, втягивающие нас в войны, снова и снова.
Но когда утихает боль потерь, тишину и покой мы называем скукой, нам кажется, что мир в своем благодушии зарастает мхом и подергивается ряской. Мы носим уголья войны в самих себе, и их жар способны залить лишь кровь и слезы. И то не навсегда. Исцеляющее время иссушает память о потерях, и воинственный огонь вновь оживает и вспыхивает с новой силой. Я наблюдал это в себе самом. Отблеском того же огня было и осознание, что я не в силах ощутить себя счастливым, не чувствуя дыхания ветра на лице и тропы под ногами. Лишь тогда я поистине счастлив, когда за каждым поворотом дороги меня ждут приключения.
Мы стремимся на зов боевой трубы, забыв об истине, столь явственно проступающей голыми костями среди валунов. Что же заставляет нас алкать боевой славы?
Когда мы теряем тех, кого любим, мы клянемся никогда не забывать и всю оставшуюся жизнь помнить дорогое нам существо. Но проходят годы, и мы все реже вспоминаем тех, кто ушел от нас. И в эти редкие Минуты на нас наваливается чувство вины, ведь если я забыл о своем отце и учителе Закнафейне, который пожертвовал собой ради меня, то кто же вспомнит о нем? И если никто — значит, он ушел навеки. Но годы летят, и груз вины уменьшается, ибо мы забываем все вернее… Маятник качается, и мы уже удивляемся самим себе, когда случайно осознаем, что еще помним кого-то. Но, вина все же мучает нас, ибо все мы вышли из нашего прошлого. И есть истина, от которой нельзя отречься. И, в конце концов, каждый из нас видит мир своими глазами.
Я слышал, что люди начинают острее всего бояться смерти вскоре после рождения ребенка. Этот страх остается с ними всегда, но сильнее всего он в первую дюжину лет жизни ребенка. И боятся родители по большому счету не за ребенка, хотя, конечно, и за него тоже, — боятся они за себя. Что если отца смерть настигнет прежде, чем сын его повзрослеет настолько, что сможет запечатлеть его образ в памяти?
Кто сможет разглядеть лица среди черепов? Кто вспомнит, как блестели эти глаза, прежде чем стервятники выклевали их?
Я хочу, чтобы воронье кружило, и ветер отгоняя стаи, и лица оставались навеки, напоминая нам о боли. И когда вновь воинственно запоет труба, прежде чем новые армии растопчут кости прах, пусть лица мертвых напомнят нам о цене.
Обагренные камни передо мной — вот отрезвляющее зрелище.
И воронье карканье в моих ушах — предостережение будущему.
Глава 1
ИЗ ЛЮБВИ К СЫНУ
— Нам надо поторопиться! — в сотый раз за это утро воскликнул человек, обращаясь к четырем десяткам дворфов, редком следующих за ним.
Гален Ферт выглядел совершенно неуместно в этих дымных, освещаемых лишь факелами туннелях. Высокий даже по человеческий меркам, среди приземистых, крепко сбитых бородачей дворфов он смотрелся как пожарная каланча среди сельских домов.
— Мои разведчики идут впереди, работая так быстро, как только могут работать разведчики, — отозвался Дагна, почтенный воин, повидавший много битв.