Два одиночества
Шрифт:
Посмотрела на хозяйственного мужчину с подозрением, смешанным с удивлением. Он не обманул насчёт завтрака. Я разглядывала альбиноса в жёлтой тунике с закатанными длинными рукавами, в переднике. Светлые джинсы облегали длинные крепкие ноги. Всё в облике манаукца было небрежно сексапильное. Вот молчал, а казалось — на грех соблазнял. Не сказала бы, что и тело у него перекачанное. Да, руки бугристые и плечи широкие, но не как у большинства его сородичей. Высокий, статный, прямая спина с чёткими очертаниями лопаток. Узкую талию стягивал пояс фартука. Сглотнула, рассматривая выпирающие ягодицы.
Перевела взор на профиль
— Не бойся, не укушу, — хитро улыбнувшись, повернул голову мужчина, не отрываясь от сковородки, на которой скворчала яичница. — Не стой, проходи.
Я смутилась, пойманная на подсматривании. Неужели у него глаза с периферическим зрением в триста шестьдесят градусов? Разозлилась на себя, понимая одно — я попала. Мне его не переиграть, он очень опытный, сильный и взрослый. Сколько ему, тридцать? Или меньше? Так что придётся признать, что опыта у него больше, и уж тем более в обольщении. Поэтому я буду глупой, если отмахнусь от его помощи познать что-то за границей моего мира.
— Можешь воспользоваться нанототопом, я открыл страничку, заходи под своим паролем.
У меня чуть глаза на лоб не вылезли после того, как я увидела ЕГО! Нанототоп! Да он же кучу кредиток стоил! Я его видела только по визору. Да о нём я могла лишь мечтать! И манаукец так легко предложил мне им воспользоваться? Да сколько он зарабатывал, раз мог позволить себе дать такую драгоценность в руки незнакомки?
— Ты очень богат? — тихо уточнила, присаживаясь на высокий стул перед нанототопом, стоящим на столе.
Я не отрывала взгляд от экрана унжирского девайса, но краем глаза заметила, как медленно обернулся Крум.
— К чему вопрос?
Я мысленно возликовала. Да неужели он наконец понял с кем имел дело? Испугался за свои кредиточки, а всё из себя невозмутимость разыгрывал.
— Если сломаю — выкупать не буду. Сам себе другой купишь, договорились?
Я подняла взгляд на альбиноса, а тот странно фыркнул и отвернулся. Нет, определённо, я не понимала этого мужчину. Одна сплошная таинственность и загадочность. Но мысли о нём у меня тут же улетучились, стоило ввести логин и пароль. Что творилось на форуме! Вот это да. Меня любили, меня потеряли, а я! Тварь бессердечная. Неожиданно между мной и экраном появилась белая одноразовая салфетка. Я шмыгнула носом, скромно поблагодарила хозяина жилблока, что не дал закапать его нанототоп слезами.
— Напиши, что снимаешь «Порочную плоть» и будешь её переписывать. Можем начать прямо сейчас. У нас времени с тобой до вечера есть.
— Почему до вечера? — спросила я, когда высморкалась и стала оглядываться в поисках урны.
Манаукец указал головой куда идти.
— Мне вечером на работу.
Ответ нисколько не удивил. Такую жилплощадь арендовать надо кредитки иметь. А вот я…
— Вот дырявый астероид, — выругалась, вспоминая, что скоро время оплаты аренды, а у меня мало времени дописать рассказ и выставить его на продажу.
— Что случилось? — заинтересовался альбинос, но я промолчала. Не жаловаться же ему на свои проблемы.
— Да я так, о своём, о девичьем, — попыталась отмахнуться и переключиться на ответы моим преданным читателям.
Сначала
— А мне тебя как звать? Крум? Или…
— Вчера ты меня упорно называла Ангелом, — усмехнулся альбинос, искря весёлыми рубинами глаз. — Надеюсь, сегодня ты в состоянии запомнить моё имя? Феликс, — протянул мне руку манаукец, а я робко свою.
Рукопожатие вышло крепким, горячим и волнующим, так как мужчина словно специально погладил выемку между большим и указательным пальцем. По спине сразу пробежалась дрожь, и я смутилась.
— Моё настоящее имя Виолетта, но оно слишком по-детски звучит, и поэтому я взяла псевдоним.
Феликс поджал губы, с трудом удерживая лицо, но я видела, как его позабавило моё откровение.
— И не смей смеяться надо мной, а то домой уйду и ничего переписывать не буду.
Манаукец поднял руки, сдаваясь, быстро стал серьёзным и потребовал начать работу — переписать пролог. Чем я и занялась, совершенно выпадая из реальности. Нанототоп был прост и удобен в управлении, ловко исправлял мне мои ошибки, и поэтому дело занялось с огоньком.
Феликс время от времени давал дельные советы, когда я описывала эмоции Доминики, главной героини, управляющей большой компании, у которой в подчинении были одни мужчины, и она умело ими руководила.
— Про пощёчину не забудь, — напомнил мне манаукец, когда выгнал из кухни, предлагая разместиться в гостиной в кресле. У меня затекла спина, и нужно было размяться. Полтора часа пролетели незаметно!
Я кивнула, переполненная энтузиазмом посмаковать этот эпизод, слишком уж сильно меня разозлил Феликс. Воспоминания о той злости, что мной овладела, когда я сняла повязку, были такие яркие и осязаемые, что дух захватывало. И вот когда законная пощёчина прозвучала в тексте, и я мысленно отомстила манаукцу (ведь именно его я представляла в роли героя-любовника), как вдруг поняла, что пуста. Идеи закончились. Я растерянно выдохнула и обернулась к Феликсу, который в это время возлежал на диване и смотрел спортивный канал.
— А что дальше?
Феликс
Она была невероятна. Никогда ранее манаукец не видел творца за работой. Удивительно странное зрелище. Она совершенно не обращала внимания ни на него, ни на его коммуникатор, который время от времени звонил. Настолько поглощённых людей Феликс привык контролировать и выдёргивать когда надо. Энтос залюбовался напряжённой позой Виолы, когда она набирала текст. Ни одной эмоции не отражалось на её лице, лишь сосредоточенность. Её пальцы порхали над клавиатурой с такой скоростью, что манаукец впечатлился. Нет, он мог так же, только редко и не час без устали.
Когда же этот робот под названием писака слезливых женских романов остановился, в её глазах плескалась растерянность. Словно она что-то потеряла. Трогательно обиженное лицо. Всё же она совсем еще наивный ребёнок, который, по неизвестной пока Феликсу причине, окунулся в мир порока. Пусть вымышленного, пусть фантазии, но, увы, порока. Эта тайна в ней манила манаукца, заставляла думать, присматриваться, ловить каждое изменение выражения лица, каждое движение.
— Что? — обеспокоенно спросил он, вставая с дивана, когда понял, что дела плохи. Виола расстроена.