Два Сэма: Истории о призраках
Шрифт:
— Поторопись, — сказала мне Люси тем же ледяным тоном, что и вчера.
Я отбросил в сторону спальный мешок и замер на месте, глядя на Пляшущего Человечка, наблюдавшего за мной. Все мое тело оцепенело, и я крикнул, яростно глянув на Люси:
— Как это чучело опять сюда попало?
Еще произнося это, я понял, что хотел спросить совсем о другом. Мне хотелось знать: когдаон вернулся? Сколько времени он качался здесь, пока я не знал об этом?
Не шевельнув бровью и даже не взглянув на меня, Люси пожала плечами и вновь села.
— Твоему
— Я не хочу.
— Пора становиться взрослым.
Осторожно отодвинувшись как можно дальше от ночного столика, я сел на одеяло и поел. На вкус все казалось сладким, и на зубах скрипел песок. Моя кожа зудела от усиливавшейся жары. У меня был еще кусок поджаренного хлеба и половина сосиски, когда я положил свою пластиковую вилку и взглянул на Люси, которая устанавливала новую свечку, укладывала рядом со мной водяной барабан и перевязывала волосы красной повязкой.
— Откуда оно взялось? — спросил я.
Впервые за этот день Люси посмотрела на меня, и на этот раз в ее глазах точно стояли слезы.
— Я не могу понять вашу семью, — сказала она.
— Я тоже не могу.
— Твой дедушка хранил это для тебя, Сет.
— С каких пор?
— С того времени, еще до твоего рождения. До того как родился твой отец. Прежде чем он вообще представил себе, что ты можешь появиться на свете.
На этот раз, когда чувство вины пришло ко мне, оно смешалось со страхом того, что это скоро кончится, и меня прошиб пот; я почувствовал, что, должно быть, заболеваю.
— Тебе нужно поесть как следует, — прикрикнула на меня Люси.
Я взял свою вилку, расплющил кусок сосиски на поджаренном хлебе и сунул хлеб в рот.
Я ухитрился откусить еще несколько раз. Как только я отодвинул тарелку, Люси швырнула бубен мне на колени. Я играл, а она пела, и стены хогана, казалось, вдыхали и выдыхали воздух, очень медленно. Я чувствовал себя словно под действием наркотика. Потом я подумал: а что если так и есть? Может, они прыснули чего-нибудь на хлеб? Не следующий ли это шаг? И к чему? К тому, чтобы уничтожить меня, думал я, почти завороженный. «Уничтожить меня», — и мои руки слетели с бубна, а Люси остановилась.
— Ладно, — сказала она. — Должно быть, уже хватит.
Потом она, к моему удивлению, резко пододвинулась, заправила пряди моих волос мне за уши и коснулась моего лица на мгновение, когда брала у меня бубен.
— Пришло время твоего странствия, — сказала она.
Я уставился на нее. Стены, как я заметил, вновь стали недвижимы. Странное чувство во мне усиливалось.
— Какого странствия?
— Тебе будет нужна вода. И я соберу для тебя поесть.
Она выскользнула за полог, и я вышел вслед за ней, потрясенный, и почти налетел на кресло с дедом, стоявшее у самого выхода из хогана; у него на голове лежало черное полотенце, чтобы его глаза находились в тени. Он был в черных кожаных перчатках. Его руки, подумал я, должно быть, горят точно в огне.
В тот же момент я заметил, что Люси больше нет с нами, шипение из кислородного аппарата стало более отрывистым, и губы моего деда шевельнулись под маской. Руах.В это утро мое прозвище прозвучало
Я ждал, не в силах отвести взгляд. Но шипение кислорода снова стало ровным, похожим на шелест листвы под порывом ветра, и дед больше ничего не произнес. Прошло несколько мгновений, и вернулась Люси с красным рюкзачком, который вручила мне.
— Следуй за знаками, — сказала она и повернула меня лицом в противоположную сторону от дороги, в голую пустыню.
Борясь за свою жизнь, я сбросил ее руку с плеча:
— Какими знаками? Что мне делать?
— Найдешь. И вернешься обратно.
— Я не пойду.
— Пойдешь, — холодно произнесла Люси. — Знаки будет легко различить. Я знаю. Все, что тебе нужно, — это быть внимательным.
— Что ты знаешь?
— Первый знак, как мне было сказано, будет оставлен у высокого цветущего кактуса.
Она указала пальцем, но в этом не было необходимости. Примерно в сотне ярдов из песка торчал колючий зеленый кактус, подпираемый с обеих сторон двумя своими миниатюрными двойниками. Маленькое семейство кактусов, борющееся за жизнь посреди пустыни.
Я взглянул на деда, сидевшего под своим черным капюшоном, на Люси с горящими глазами, вперившимися в меня. Завтра, подумалось мне, отец приедет за мной, а я вряд ли смогу найти дорогу обратно.
Потом вдруг я почувствовал, что веду себя глупо, мне стало тошно, и снова накатило ощущение вины. Не понимая, что делаю, я протянул ладонь и коснулся руки деда. Кожа под его тонкой хлопчатобумажной рубашкой подалась под моими пальцами, точно мятая наволочка на подушке. Она не была горячей. В ней вообще не ощущалась жизнь. Я отдернул руку, и Люси зло взглянула на меня. Мои глаза наполнились слезами.
— Пошел отсюда, — сказала она, и я побрел в глубь песков.
Я совершенно не уверен в том, что жара усиливалась, по мере того как я отходил от дедовского дома. Но мне так казалось. Я чувствовал, как волосы скручиваются на голых руках и ногах крошечными завитками, точно опаленные. Солнце выжгло небо добела, и, чтобы не чувствовать рези в глазах, смотреть приходилось все время только вниз. Обычно, когда я бродил по пустыне, я опасался скорпионов, но — только не в тот день. Сейчас было невозможно вообразить что-либо, которое бы двигалось, жалило или дышало. Кроме меня.
Не знаю, что я собирался найти. Следы, помет животного или что-то издохшее и сухое. Вместо этого я обнаружил насаженный на иголки кактуса желтый листок почтовой бумаги. На нем была надпись: «Пуэбло».
Осторожно, чтобы не уколоться об иглы, окружавшие листок, я снял записку с кактуса. Надпись была сделана черными крупными буквами. Я бросил взгляд на дом дедушки, но ни его, ни Люси уже не было. Хоган с этого расстояния смотрелся глупо, точно детский шалаш.
Только не пуэбло, подумал я. Мне даже не хотелось смотреть в том направлении, не то что идти туда одному. Уже тогда я услышал доносившийся оттуда шепот, зовущий меня, невероятно похожий на дедушкино сипение. Я могу пойти к дороге, подумал я. Двинуться к городу, вместо того чтобы идти к пуэбло, и дождаться попутного грузовика, который подвезет меня до дома. Рано или поздно грузовик должен был проехать.