Два сфинкса
Шрифт:
В порыве признательности и любви, он прижал статуэтку к своим губам, а затем лег спать. Сна еще не было, но мысли были спокойны и радостны. Завтра же пойдет он поклониться богу, хотя и под новой формой; в деятельном уме его тотчас же родилась мысль создать образ божества таким, каким оно явилось ему. В эту минуту он чувствовал в груди желание жить, и долго жить, чтобы быть в состоянии закончить задуманное творение.
Среди этих новых планов и проектов им овладел сон; но ум работал и во сне. Теперь он вознесся в бесконечный эфир на страшную высоту. Вокруг него носились тучи и блестело солнце. Из этой смеси света и тени он силился вылепить форму, изображающую тайну Божества. Но это ему не удавалось; свет и тени таяли в его
– О! Отчего я не могу проникнуть за покрывало света, скрывающее тебя, о, всемогущее, милосердное божество! Дозволь мне взглянуть на черты твои, чтобы передать их людям во всей их истинной красоте и величии.
Тогда раздался гармоничный, могучий голос:
– На крыльях своей души вознесся ты к трону Всемогущего, но истинные черты его ты должен создавать согласно пониманию твоего сердца; всего света ты объять не в силах! Спустись на землю и твори все, в чем красота, добро и гармония; вот истинные черты Бога!
Глава III
Дни текли незаметно. Рамери осмотрел в сопровождении Филатоса и Пентаура храмы и главнейшие памятники Александрии; восхищался сокровищами искусств и науки, собранными лагидами, но любопытство, какое он возбуждал своей особой, стесняло его и производило на него такое тяжелое впечатление, что он предпочел, наконец, не выходить из дома легата, где его окружали доброта и великодушие его покровителей.
Эриксо, напротив, акклиматизировалась с поразительной быстротой. Любопытство, столь ненавистное Рамери, очень нравилось Эриксо, забавляло ее и наполняло самодовольством. Необыкновенная новость, что в сфинксах, отрытых Галлом, были найдены два живых существа времен фараона Амасиса, облетела всю Александрию и привлекала в гостеприимный дом легата массу посетителей, которых дивная красота Эриксо приводила в восхищение. Число обожателей росло вокруг нее; к ним, тайно, конечно, принадлежал и хозяин дома, в пылком сердце которого золотистые волосы гречанки зажгли пожар, который он называл восхищением артиста.
Несмотря на искреннюю привязанность Галла к Валерии, строгая красота ее бледнела рядом с этой блестящей бабочкой. Тем не менее, молодая женщина, чуждая ревности, как и кокетства, выказывала Эриксо постоянную дружбу, обращалась с ней как с равной и осыпала ее подарками и драгоценностями.
Бывшая рабыня Аменхотепа, как цветок на солнце, распускалась в этой атмосфере свободы, роскоши и лести. В веселой красавице трудно было узнать мрачную и робкую девушку, как тень скользившую по пустынным комнатам мага, вечно прячась в алькове лаборатории и не смея никому показываться; вечную пленницу, которая лишь по большим религиозным праздникам выходила из дома, да и то тщательно закрытая и под бдительным надзором старой Туа. С ужасом и отвращением вспоминала она это тоскливое время рабства, когда единственными ценителями ее красоты были Бизу да Туа, а сама она дрожала под суровым взглядом своего господина. Без сомнения, женский инстинкт подсказал ей, что она нравится Аменхотепу; она замечала даже не раз, как огонек страсти вспыхивал украдкой в опущенных глазах мага, когда она танцевала или пела, сидя у его ног; но убедившись в этом, она еще сильнее стала ненавидеть Аменхотепа, лишившего ее всех радостей юности. С затаенной радостью думала она о том, как ужасно отомстила ему.
Иногда Рамери, глядя на ее смех и болтовню с Галлом или посторонними, спрашивал себя, как можно было до такой степени забыть все прошлое, искать развлечений и чувствовать себя так хорошо в обществе чуждых ей людей. Задумчивый, сосредоточенный, он даже не замечал, как золотокудрая красавица бросала на него мрачные, пылкие взгляды, предательски выдававшие, что он не забыт.
Видя мрачное настроение духа Рамери, Валерия, со всей свойственной ей деликатностью, старалась его развлечь, пробудить в нем энергию и создать ему цель, которая привязала бы его к новой жизни. В этих видах она получила позволение Галла устроить ему мастерскую. Будучи неистощимо щедрым к Эриксо, он и не думал стеснять жену, да к тому же, он был слишком уверен в ее строгой добродетели, чтобы ревновать.
Рамери был донельзя обрадован, когда однажды утром Валерия привела его в большую залу, превращенную теперь в мастерскую, и где приготовлены были все инструменты, глина, куски мрамора и модели произведений лучших скульпторов Греции. Этот поистине царский подарок, исходя от нее, был Рамери вдвойне драгоценным, и он от души, горячо благодарил ее. Глубокая симпатия влекла скульптора к кроткой, серьезной молодой женщине, так странно напоминавшей ему Нуиту. Большие бархатные глаза были такие же мечтательные и спокойные; даже в гармоническом грудном голосе слышались иногда хорошо знакомые ноты.
Рамери лучше всего чувствовал себя в обществе Валерии; она обладала секретом его успокаивать, когда чье–нибудь нескромное и даже грубое любопытство раздражало гордого египтянина. Ее слова или улыбки было достаточно, чтобы рассеять приступы грусти и упадка духа, часто овладевавшие им. Довольная его радостью, Валерия дала совет предпринять что–нибудь серьезное, чтобы не только создать себе имя, но заслужить уважение и благосклонность новых сограждан, высечь, например, статую какого–нибудь бога или богини для украшения храма.
– Если тебе нужна модель для деталей, костюма и позы, то наш друг, скульптор Анаксагор, доставит тебе, – прибавила она.
– Я последую твоему мудрому совету, благородая женщина. Но доверши свои благодеяния и дозволь мне вылепить твой бюст. Пусть это будет первой работой в моей новой жизни. Мне будет невыразимо приятно воспроизвести черты моей благодетельницы, которые, в то же время, удивительно напоминают мне лицо моей бедной Нуиты.
– Да разве я, действительно, похожа на царевну Нуиту? Как это странно! – краснея, в смущении, заметила Валерия. – Во всяком случае, я охотно разрешаю тебе лепить мой бюст.
С этого же дня, с согласия Галла, нередко в присутствии его и Эриксо, Рамери принялся за бюст Валерии. Но часто молодые люди оставались почти одни, так как старая служанка не шла в счет. Часы эти были самые приятные для них; они говорили о прошлом, и рассказы скульптора возбуждали в его собеседнице все больший и больший интерес к Нуите и Аменхотепу. Все сильней росло в ней желание убедиться, действительно ли она похожа на египетскую царевну, а судьба мага внушала ей жалость и участие.
– Знаешь ли, Рамери? По моему мнению, долг предписывает тебе искать и найти склеп, где заживо погребен твой несчастный друг. Ради тебя ведь составил он чудесное зелье, из–за тебя же стал он и жертвой этой сумасшедшей Эриксо: ослепленная страстью к тебе, она не рассчитала последствий своего поступка.
– Ну, великая любовь ее ко мне что–то быстро улеглась, – насмешливо заметил Рамери. – Она до такой степени занята ухаживаниями легата Туллия, богатого Телемака и других, так поглощена празднествами и нарядами, что больше и не думает об этих глупостях.
– Ты этому не доверяй! Я подметила взгляды, которые, напротив, убеждают меня, что она остается неизменно верна тебе, – с улыбкой ответила Валерия.
– Чему она по–прежнему верна, так это своей злобе к Аменхотепу. Мысль освободить его не покидает меня ни днем, ни ночью, но для этого мне необходима помощь Эриксо; а всякий раз, как я намекаю ей на это, она или уклоняется от ответа или в глазах ее вспыхивает такая ненависть, что я не решаюсь настаивать. Впрочем, при случае, я употреблю все мое влияние и добьюсь, чтобы она ехала со мной в Мемфис, помочь мне в моих поисках.