Два солнца
Шрифт:
На автомобильной стоянке «Энтерпрайза» коломенской верстой торчал Александр, но он не успел поздороваться с Леной. Его мгновенно перехватили сотрудники корпорации. Они о чем-то горячо спорили с долговязым нарушителем конституционных прав, возбужденно размахивали руками, толкались, кричали, скандалили, видимо, речь шла об автомобилях, увезенных вчера на эвакуаторе. Истомина ловко увернулась от приветствия, выскочила из машины и, съежившись от страха, побежала к ступеням здания. Она знала, что за ней исподтишка наблюдает Александр. Все кричат на него, требуют выдачи справок, разрешений, ходатайств, а он смотрит ей вслед. Ему тоже одиноко в этом мире. Сорокалетний мужчина решился на экстремальный поступок, арестовал чужие машины ради свидания с понравившейся девушкой. А где он раньше был, что делал, есть ли у него семья? Все эти вопросы Лена должна была задать Александру вчера, пока они молчали в машине. Но она не спросила, а он ничего не рассказал о себе. И Лена вновь сделала усилие над собой, переключив внимание на другую волну. Это не мое. Меня не касается. Пусть Александр живет своей жизнью, ему уже много лет, он выглядит солидным господином, а продолжает волочиться за девушками. Смешное и нелепое занятие для его возраста, будто ему делать больше нечего. Лена стремглав вбежала в офис, посмотрела на настенные часы. Не опоздала, никто не посмеет сделать замечание. С недавних пор корпорация объявила войну прогульщикам. Любое опоздание приравнивается к прогулу. Прогул к увольнению. Истомина уже забыла, как когда-то она весело смеялась над карьеристами и выскочками. А нынче сама превратилась в старательную служащую, мечтающую занять подобающее кресло. Следом за Леной в офис влетела Настя, бурная и непосредственная, не взирала на производственные условности.
– Ленка, как жизнь, как дела? – крикнула она, растопыривая пальцы, видимо, только что съела что-то сладкое, все руки в липком.
– Нормально, а у тебя все в порядке? – ответила Лена, даже не вспомнив про черный пикап.
– У меня все отлично, – завопила Настя и, сделав круг по офису, выскочила в коридор.
Истомина усмехнулась. Утренний ритуал, соблюдается с точностью до микрона. Настя успевает забежать почти ко всем, с кем имеет честь состоять в дружественных и приятельских отношениях. Главное, не сразиться на вопросе, не сказать в ответ, что не выспалась, плохо чувствуешь себя. Тогда все пропало. В зависимости от состояния проблемы опрашиваемого Настя либо откроет кампанию по сбору средств на лечение, либо устроит дело таким образом, что строгое начальство разрешит несчастному отправиться досыпать на законных основаниях. В Насте умер великий общественный деятель всех времен и народов. И все-таки Лене не хватало внимания подруги. В последнее время Настя отдалилась, она явно чем-то или кем-то увлеклась. Истомина ощутила укол ревности. Хоть Настя и чересчур назойлива, но с ней легко и просто. Она и впрямь хороший товарищ, всегда протянет руку в несчастье, поддержит, поднимет, спасет. Но Истомину больше не нужно было спасать. Лена заставила себя быть сильной, научилась избавляться от боли. Лена имела дистанционный пульт управления собственным организмом, и лишь одно удручало девушку, она никак не могла избавиться от тоски по Олегу. В совершенном механизме отсутствовала одна кнопка. Это было нелепо. Он не мог переключиться на другую волну, тоска по Олегу глючила, как неисправный компьютер. Олега нигде не было. Он больше не появлялся в жизни Лены. Истомина не имела права искать его, интересоваться им, расспрашивать о нем. На его имени был поставлен крест. И Лена строго соблюдала условности, но внутри нее творилось невообразимое, никто не догадывался о глубоком чувстве, гнездившемся внутри холодной и равнодушной на вид девушки. Лена Истомина переживала настоящую страсть, ту самую страсть, о которой так много написано и рассказано, показано и предъявлено, предано общественному суду и публично осмеяно. Ведь никто не знал, что случилось тем летом на даче между двумя людьми. Никто. Даже Настя. И родители Лены не знали о том, что Олег поднял руку на единственную дочь Истоминых. Лена скрыла от всех столь горестное событие. Она никому не смогла бы признаться в этом. Если бы это стало достоянием злых языков, Лена из благополучной девушки немедленно превратилась бы в отверженную. Ведь никто не потерпит рядом с собой особу с пятном на судьбе. Мало ли свадеб расстраивается из-за мелких пустяков. Это явление, разумеется, волнует общественность, но не в той степени, в какой его может возбудить нездоровый интерес к физическому или психологическому насилию. Главный вопрос заключается в унизительности положения. Кем причинен вред, кому, зачем, для чего, с какой целью? Это уже другая песня. И пришлось бы Лене Истоминой в этой каше вариться долго и в другом месте. Она не смогла бы работать в «Энтерпрайзе». По этой причине весь груз Лена несла в себе. Одна. Она не хотела делиться своей печалью, чтобы не перекладывать свой крест на ни в чем не повинных людей. Олег сам должен объяснить свой поступок. Но он не хочет ничего объяснять. Ведь не из-за наследства же все случилось, разумеется, нет. И не из-за теплого местечка. Мало ли хороших должностей в корпорации. Значит, проблема плавно перетекает в другую плоскость, в ту, где могут разобраться всего лишь два человека. Лена ощущала себя соучастницей тайного преступления. Она знала секрет другого, но не имела права раскрывать тайну, чтобы не испачкать себя. Невозможно рассказать о случившемся даже родной матери. Ведь тогда узнается истинное лицо Елены Истоминой. Именно это обстоятельство вгоняло девушку в непреодолимую тоску. И она плотно упаковывала себя в тесные рамки, боясь ненароком проговориться кому-либо о своем позоре.
День прошел гладко, без особых происшествий, в отделе никого не было, все подчиненные разъехались по объектам. Лена не переставая звонила, сама отвечала на звонки, о чем-то договаривалась, что-то обсуждала, кого-то убеждала, доказывая очевидное. В конце дня явилась Анжелика, без спросу усевшись на диванчике, она опять уставилась на Лену. Кажется, она ничего не могла видеть, женщина словно оцепенела от ненависти. Истомина сдержанно улыбнулась. Ведомственные инструкции категорически запрещают распыление отрицательных чувств. Со дня основания в корпорации внедрялись сдержанность и хладнокровие самыми разнообразными способами, включая иезуитские, запрещенные к употреблению. Владелец «Энтерпрайза» слыл флегматиком от рождения. Он не переносил склоки и сплетни между сотрудниками.
– Лена, вы обязаны подчиняться установленным правилам. И вы не имеете права устанавливать свои, в «Энтерпрайзе» такие номера не проходят, – заявила Анжелика после долгого и муторного молчания.
– Анжелика Гарриевна, я вас прошу, не мешайте мне работать, – миролюбивым тоном сказала Лена. Ну не выгонять же главного экономиста вон. А так хочется…
– Лена, если вы не подпишитесь под общими требованиями, я напишу докладную. Я пойду на прием к генеральному. И позвоню ему сейчас же, – голос Анжелики звенел и переливался руладами злобы. Женская ярость имеет много оттенков и нюансов. Она способна звенеть и журчать, рычать и лаять, грохотать и низвергаться. Анжеликин тон располагался на начальной стадии развития. Эта женщина добивалась своей правды. Она хотела, чтобы Истомина подчинилась ей, но выбрала не самый лучший способ.
– Звоните, Анжелика Гарриевна, – милостиво разрешила Лена, раздраженно дернув плечом. Она облокотилась и прикрыла глаза ресницами. Впервые Истомина наблюдала подобную сцену. Однажды она уже сталкивалась с проявлением мужской агрессии, в полной мере ощутив на себе удар кулака. Сейчас Лена столкнулась с приступом женской агрессии. Впервые столкнулась. С Олегом были общие чувства либо – их видимость. Пленка, флер, марля. А с Анжеликой Истомину ничто не объединяет. Общая работа? Но они не связаны производственными вопросами. У каждой своя сфера, свои параллели. И эти линии нигде не пересекаются. Что же питает эту странную злобу? Истомина задумчиво смотрела на взбеленившуюся Анжелику. Нет, она не позвонит. Взбешенная женщина рассчитывает, что одним звонком разрушит карьеру Лены Истоминой, но ведь эта выходка легко может обернуться бумерангом. Неужели она не допускает этого? Анжелика Гарриевна выхватила сотовый из кармана и набрала чей-то номер. Истомина округлила глаза, приоткрыла ресницы. Мир перевернулся. Солнце сожгло себя дотла. Лена не верила себе. Что-то не так на этой планете. Истомина заткнула уши. Она ничего не хотела слышать. И все-таки скандальные слова влетали в сознание, они проникали в Истомину из ирреальной действительности.
– Ответ лежит на поверхности, да-да, я считаю, что Истомина обязана подписаться под общими правилами, а не выдумывать свои, – упрямо твердила в трубку Анжелика Гарриевна. Она никак не могла уняться. А Лена все пыталась понять, почему неймется Анжелике, но так и не разгадала чужой тайны. Истомина не знала, как поступят на другом конце связи. Вполне возможно, отправят Лену куда-то подписываться. Но Лена твердо знала, что она никуда не пойдет. Она останется в офисе даже в том случае, если сейчас разверзнется крыша и на корпорацию обрушится ливень. Истомина будет сидеть, пока ей не захочется самой встать. Апорт, к ноге, стоять, лежать – этим командам она не подчинится. Истеричные звуки затихли. Лена отняла ладони от ушей. Главный экономист корпорации посрамленно поковыляла к выходу. Разумный человек способен упасть до самого низкого, начального, первобытного уровня. В двадцать первом веке мыслящий человек ведет себя так, словно только что вылез из пещеры. И Лене стало жаль Анжелику – некрасивая, даже уродливая. Наверное, ей трудно живется на белом свете. Ее довела до сумасшествия пещерная жизнь. Быт заел. Она злится с утра до ночи. Изводит себя, других, весь белый свет. С ней нелегко, страшно. Но она имеет право на проявление агрессии. Или – не имеет?
– Мне жаль вас, Анжелика Гарриевна, – сказала Истомина, глядя в сгорбленную спину разъяренной женщины.
– Лучше себя пожалей, – явственно донеслось уже из коридора. Громко и цинично хлопнула пластиковая дверь.
Цивилизация придумала много способов, высвобождающих человека от состояния агрессии, она заменила тяжелые предметы на более невесомые. Двери нынче искусственные, не дубовые, но злость сумеет хлопнуть по-настоящему и этой, новомодной. Истоминой стало почему-то противно и горько, будто она съела что-то несъедобное, одержанная победа не принесла удовлетворения. Придется держать ухо востро. Анжелика так просто не сдастся. Она попытается найти новую булавку, чтобы уколоть Лену. Но Истомина скинула с себя негативный настрой, так сбрасывают элегантные дамы норковую шубку, изящно и непринужденно. Она осталась одна, без негатива, размышляя о превратностях жизни. Но ей вновь помешали. В офис робко вошел Константин Власов. Он несмело остановился у порога, потоптался, не решаясь на дальнейшие действия. Наверное, так бы и стоял наподобие мумии, пока Лена не окликнула его.
– Вы что-то забыли здесь? Добрый день, – сказала она, пытаясь спрятать улыбку. В его смущении ощущалось что-то детское, непосредственное. Отрицательное воздействие Анжелики испарилось.
– Нет-нет, я ничего здесь не забыл, Лена, – прошептал программист, от охватившей его неловкости он забыл поздороваться.
– А-а, вы хотите посмотреть программу. Пожалуйста, смотрите, – она встала из-за стола и прошла к окну.
Лена посмотрела вниз, там копошились люди – маленькие, юркие, как муравьи. Сверху ничего человеческого. Нет характеров, эмоций, перепадов настроений. Из этой мешанины трудно выделить индивидуальность. А ведь каждый из толпы имеет свой взгляд на проблему политического устройства какой-нибудь Зимбабве. Впрочем, любой имеет право владеть точкой зрения на что угодно. Даже муравей. И у программиста есть право приходить без приглашения в офис. Пусть работает, ничего страшного. Он маленький, испуганный, слишком юный. Ему нельзя работать в крупной организации. Его заклюют большие и кровожадные птицы «Анжелики».
– Костя, вам помочь? – сказала Лена, придавая голосу как можно больше вежливости.
Программист тихо ковырялся в проводах. Он смущенно посмотрел на Лену, отрицательно мотнул головой, дескать, сам справлюсь. Высокий, под два метра, он смотрел на нее снизу вверх. Солнечный свет в глазах, море, кричат чайки, повсюду яркие блики, волны. Загляденье, а не парень. Лена присела в кресло на колесиках и стала кататься по офису, помогая ногами.
– Костя, а вы ко всем без звонка приходите? – сказала Лена, испытывая приступ болтливости. В ее поведении появилось что-то новое, Истоминой хотелось, чтобы программист задержался. Незнакомые желания всколыхнули тихую обитель, будто на спокойную гладь реки бросили маленький камешек. Разошлись волны. И наступила ясность.
– Нет, не ко всем, – тихо сказал он, еще больше смущаясь от наводящего вопроса.
– Только ко мне, значит, – констатировала Лена.
– Только к вам, – кивнул Костя.
И они замолчали. В молчании было что-то благодушное и покойное. Как в приличной достойной библиотеке. Можно было свернуться в кресле калачиком, поджав под себя ноги, взять толстенный том и уткнуться глазами в другие миры и пространства. И Лена вдруг осознала, что происходит. В молчании не было ничего тягостного, и в нем не было больше одиночества. С приходом Кости оно исчезло. Какая-то тупая тяжесть в затылке отступила, она уходила медленно и заметно, шаг за шагом, ступенька за ступенькой, неохотно освобождая насиженное место. Лена вдруг подумала, что она неправильно поступила с Анжеликой Гарриевной. Нужно было выяснить мотивы, толкнувшие Анжелику на открытый конфликт. Пусть маленькая, пусть злобная, но она же – человек, женщина. Наверное, пытается самоутвердиться. Всякой женщине хочется власти. А кому ее не хочется? Вопрос риторический. Без власти Анжелика будет переживать, страдать, покроется видимыми и невидимыми язвами.