Два света
Шрифт:
— А что поделывает пан Юлиан?
— Что? Добрый панич! Теперь отдыхает себе…
— Послушай-ка, Борновский, — спросил президент, понизив голос, — не грезится ли мне, что пан Юлиан пустился в любовные связи с панной Аполлонией? Как тебе кажется?.. Не заметил ли ты чего-нибудь?.. Ведь ты тертый калач…
Борновский с улыбкой покрутил седой ус. Ему очень льстил этот фамильярный вопрос. Потому, оглянувшись на все стороны, старик поднял руку, махнул ею, рассмеялся и утвердительно кивнул головой.
— Обыкновенное дело — молодость…
— Да ты заметил что-нибудь?
— Извольте
— Да ты сам видел что-нибудь, или только люди говорят об этом?
— Люди говорить не смеют, но как не видеть, если они вовсе не скрываются?
— Ну, расскажи, что знаешь… Может быть, нужно поискать для них лекарства…
— Вы не измените мне, ясновельможный пане?
— Как ты глуп, любезный Борновский!.. Кому же изменял я?
— Покорно благодарю вас, ясновельможный пане! — отвечал старый слуга с низким поклоном. — Я смотрю на них каждый Божий день… и лучше всех знаю: это формальная интрига, я хорошо понимаю подобные вещи…
— И свидания?
— Буквально каждый день — и в саду, и в комнатах, и на прогулках…
Старик махнул одной рукой, а другой, засмеявшись, закрыл рот…
— И вовсе не скрываются?
— Им грезится, что никто их не видит и не понимает, но это, позвольте доложить, разве только слепой не заметит…
— Как ты полагаешь: в близких они отношениях между собою?
— Этого не знаю… но, без всякого сомнения, они должны быть близки друг к другу…
— А панна Анна?
— Этот ангел, позвольте доложить, ничего не видит, потому что она невинна, как ребенок…
— Ну, а Дробицкий?
— Пан Алексей, должно быть, знает все дело, но он ловкий малый, молчит, как рыба.
— Может быть, он помогает им?
— О, нет! Они не нуждаются в посторонней помощи, сами ведут дело… Но и мешать им он также не может.
Достигнув, чего хотел, и даже узнав подробности, президент отпустил Борновского и с душевным беспокойством лег спать. Питая живейшую привязанность к своим, как называл он, детям, он опасался гибельных последствий интриги Юлиана. Не имея сил заснуть до полуночи, он вышел в сад, чтобы освежиться и придумать, что делать.
Из его комнаты в нижнем этаже были стеклянные двери в боковую аллею, и, отворив их, президент прямо очутился в тенистом парке. Уже целые полчаса блуждал он по дорожкам, как вдруг, проходя мимо липовой беседки, услышал там шум… Он заметил какие-то две фигуры, сидевшие под деревьями на скамейке и, нисколько не колеблясь в подобном случае быть шпионом, тихонько подошел ближе.
Легко догадаться, что это были Юлиан и Поля, по обыкновению, неосторожные и так сильно занятые друг другом, что даже забыли о посторонних глазах. Живой разговор довольно громко и явственно вырывался из-под лип, так что президент мог слышать каждое слово.
— Не говори мне этого! — воскликнула Поля отчаянно, страстным голосом. — Я не хочу обманывать себя надеждами, ничего не желаю в будущем… хорошо знаю, что твои
Президент недоверчиво покачал головой.
— Бесценная моя Поля! — отвечал Юлиан слабым голосом. — Ты не рассчитывала на будущее, но я для собственного счастья должен упрочить его… Могу ли я прожить без тебя? Будь покойна!
— Только люби меня… больше ничего не нужно мне.
— Ты напрасно мучишь себя грозными предчувствиями.
— Не упрекай меня! Я знаю, что я отравляю желчью и ту малую чашу счастья, которая послана мне Провидением… но я не умею любить иначе: я люблю страстно и безумно отравляю и убиваю себя моею любовью. Ты сам видишь в моих глазах то равнодушие, то презрение, то изнеможение, я вспыхиваю, мучаю и тебя и себя. Это наказание за мое преступление.
— И ты называешь любовь нашу преступлением?
— Не лги передо мною. Я знаю, что сделала… Сирота, слуга — я из безумной потребности любви возмущаю семейное спокойствие там, где меня призрели, изменяю самой нежной дружбе… Это низко!.. Зато и наказание за преступление должна буду переносить одна я… Для тебя любовь пройдет, как сон, в мечтах зрелого возраста ты припомнишь ее себе, как что-то непонятное и странное… Но для меня она оставит след на всю жизнь и, может быть, по ту сторону гроба. О, я умру, должна умереть, если разлучат нас… Тогда я не сумею переносить бремя жизни, ослабею… изменю тебе и себе… с бешенством стану бросаться на людей…
Поля расплакалась. Юлиан утешал ее.
— Ребенок! Ты так мало надеешься на меня и на мое сердце…
— Золотое сердце! — возразила сирота. — Но волен ли ты следовать его внушениям? Президент, полковница каждую минуту могут понять нас, может быть, уж знают все, нападут на тебя, меня выгонят… ты поддашься им…
— Никогда! — проговорил Юлиан, собираясь с силами.
— Молчи! Ничего не обещай мне, потому что я ничего не требую. Ты воображаешь, что в награду своей навязчивой любви я приму твою руку, твое сердце, твое будущее? Нет! Я предалась тебе не с тем, чтобы ты заплатил мне за это браком… но потому, что любила тебя… безгранично. Ты думаешь, что я позволю свету оценить мое чистое сердце и сделать любовь торговлей и преступлением?.. Нет! И во мне есть своя гордость. Я охотно сама приношу жертву, но не приму ее от другого… потому что я бедна, что я хочу дарить, а не принимать…
— Поля, ангел мой!.. Подумай, что ты хочешь сделать со мною.
— Ты выпил из моих уст первое, может быть, чистейшее наслаждение жизни и не забудешь его сладости… Но ты мужчина!
— А ты женщина!
— Правда, и женщины бывают непостоянны… Но данное счастье привязывает их к тем, для кого, хоть короткое время они были ангелами, тогда как мужчин любовь истощает и делает холодными. Вы любите, пока домогаетесь любви, а достигнув ее, бросаете под ноги, как изорванный кусок вчерашнего бального наряда…