Два танкиста из будущего. Ради жизни на земле
Шрифт:
Осторожно, стараясь не потревожить радиста, он перебрался в боевое отделение. Увиденное там, хотя и было вполне ожидаемым, Анатолия не обрадовало. На полу лежали двое раненых, командир танка висел на своем сиденье так, что сразу было понятно, он мертв. Командир орудия… лейтенант присмотрелся — ранен. «Положение как при первом прыжке с парашютом, — подумал учившийся свое время в школе стрелков-радистов ВВС Анатолий, — страшно, но прыгать надо».
Он осторожно помог очнувшимся радисту с заряжающим вытащить так и не пришедших в себя двоих более тяжело раненных через эвакуационный люк, сел в кресло командира орудия, прильнул к прицелу и невольно вздрогнул. Приближенный оптикой немецкий танк, казалось, сейчас въедет прямо в башню. Лейтенант тряхнул головой, отгоняя наваждение, слез с сиденья, вынул из боеукладки несколько снарядов, положил поближе к казеннику, затем аккуратно, но резко вогнал снаряд в ствол, чтобы он врезался пояском в нарезы, вспомнив уроки заряжающего,
В это же самое время не более чем в полукилометре от танка «Превед, медвед» старшина Рогальчук, вспомнив молодость, привычно наводил прицел пятидесятисемимиллиметровой пушки под обрез корпуса. Немецкий «Леопард», только что разделавшийся с одним из KB, шел прямо на орудие, или не замечая его в кустах, или пренебрегая этой опасностью. Мысленно сам себе скомандовав: «Огонь», старшина дернул спусковой шнур, привычно приоткрыв рот. Пушка сильно подпрыгнула, сбивая наводку, но это уже ничего не решало. Танк успел выстрелить одновременно. На поле боя замер квадратной неподвижной глыбой очередной подбитый немецкий танк и еще одна советская пушка, замолчавшая навсегда. У склонившегося набок из-за разбитого взрывом колеса орудия, навалившись на прицел, застыл человек со знаками различия старшины в петлицах недавно введенной полевой формы…
Казалось, еще немного — и тонкая линия обороны русских рухнет. Оберштурмфюрер Макс Смушке высунулся из люка, внимательно осмотрелся и нырнул назад в люк, укрываясь от свистящих, казалось, у самых ушей осколков разорвавшегося неподалеку неизвестно откуда прилетевшего русского «чемодана». Несколько осколков звучно грохнули по броне. Макс вызывал по рации командира. Хорошо, что русские не имели здесь своих глушилок, и связь пока работала нормально.
Обрисовав ситуацию, он предложил атаковать по наиболее танкодоступной местности, прямо сквозь боевые порядки контратаковавших русских. По его мнению, большевики уже выдохлись, и удар «Тигров» должен окончиться успешно. Выслушав приказ командира батальона, штурмбанфюрера Отто фон Шрамма, он скомандовал водителю:
— Вперед, Курт. Нужно поторапливаться, иначе русских успеют разбить до нас.
Взревели моторы, и тяжелые бронированные мастодонты устремились вперед, навстречу победе и славе… Откуда прилетел этот снаряд, Макс так и не понял. Грохот удара болванки, мгновенно заглушивший все звуки и заставивший кружиться крепкую арийскую голову, запах пламени, проникший в нос, тяжелая крышка люка, мгновенно отлетевшая в открытое положение. И вот Макс уже бежит, вернее пытается быстро перебирать ногами в попытке оказаться подальше от разгорающегося танка. Но далеко убежать не удается, тяжелый удар сбивает его с ног. Сознание милосердно гаснет, и он уже не видит, что ударивший его прикладом рядовой Гена Кац, разглядев, что на танковом комбинезоне лежащего фашиста нашиты знаки эсэсовца, сплюнул, передернул затвор и выпустил в лежащего короткую очередь.
Наступление немцев внезапно тормозится, а затем их части начинают откатываться назад, под натиском ударивших во фланг «тридцатьчетверок» и русской пехоты. Это наступают остальные бригады Седьмой механизированной армии.
Контрнаступление немцев под Балатоном, которое должно было задержать наступление русских на берлинском направлении и вернуть Германии столь необходимую ей венгерскую нефть, было остановлено ударом вовремя подведенных резервов.
Вечером, в штабе армии, вспомнив о женском празднике, Мельниченко приказал собрать и поздравить всех служащих в штабе. Елена Горобец, возвращаясь после дневного дежурства к себе, встретила прогуливавшегося Андрея. Смущаясь и краснея заметно даже в полутьме, он преподнес Елене небольшой букетик лесных цветов.
Вот и Берлин во второй раз в жизни посмотрю. Первый раз еще старлеем, когда нас с жен… ну, в общем, когда на экскурсию из части съездили. Да, такой вот парадокс, в Группе
Вот так. Всего-то по Берлину еду, а воспоминаний! Давить их надо, думать мешают. Хотя, если честно, а о чем тут особо думать, как в той шутке, трясти надо. Немцы явно из последних сил сопротивляются. Ну, а как же еще, если наши войска сначала их постарались как можно больше от Берлина отсечь, прорвав оборону сразу на нескольких фронтах, а потом в лучшем стиле «блицкрига» и израильской армии в прорыв множество механизированных и конно-механизированных групп бросить. Так что теперь вся Германия как слоеный пирог из наших и немецких войск, а передовые части Андрея где-то у Рейна уже. В Берлине же в основном сборная солянка осталась, фольксштурмисты, охранные части, армия резерва, пэвэошники, штабисты. В принципе — смазка для штыка, но дерутся отчаянно. Вот и движемся мы, не торопясь, где-то вдоль затянутого в бетон берега Шпрее. Где — командиру и начштаба бригады точнее известно, меня больше положение передовых частей интересует, да и общая обстановка. Еле уговорил меня опять представителем Ставки послать, да еще в свою бригаду. И «Рыжего» у Андрея выцыганил, у него все равно сейчас в основном «тридцатьчетверки» в армии, а все тяжелое в тыловых эшелонах или вместе с пехотой «шверпункты» берет. Вот и наша бригада вместе с гвардейским стрелковым корпусом в Берлин вошла.
Да, разделали город страшно, сплошные развалины и коробки домов. Населению дали пять суток для эвакуации через наши фильтры, только мало кто ушел. Боялись, Геббельса понаслушавшись. Потом — тяжелая артиллерия и бомбардировщики, а теперь мы. И все стреляют. Немцы, конечно, сами виноваты, но когда воспоминания о будущей красивой столице ГДР на текущую картинку накладываются…
Ползем, можно сказать, а не едем. Отдельные недобитые группы фрицев прячутся среди развалин, и есть шанс наткнуться на «фаустников» даже в тылу наступающих войск. Поэтому идем стандартным построением штурмового отряда — впереди разведка, пешком, вдоль развалин по улице, за ними ИС-1, сбоку вдоль домов идут два отделения пехоты, в передовых группах там еще и огнеметчики, у нас их нет, все же не линейное подразделение, а штабная рота. За первым танком ползет наш «Рыжий», готовый поддержать своей шестидюймовкой огонь стодвадцатидвухмиллиметровой пушки ИСа. За «Рыжим», прикрытые его броней едут два штабных бэтеэра, а за ними, в хвосте — еще один ПС. БТР, кстати, необычные, изготовлены в Чехии, бригаде достались как трофеи во время Балатонской операции. Помнится, что-то подобное чехи и у нас разрабатывали, а тут вот даже в бой пустили. Немцы называли их «котятами», наши придумали свое прозвище, почему-то «швейками» зовут, а иногда и просто «шайками». [13]
13
«Шайкой» называется металлический тазик, используемый для мытья в общественной бане.
О, вот это здание я узнаю всегда! Теперь точно привязался к местности — мы у Музейного острова, а справа от нас, за речкой, Пергамский музей. Тэк-с, а ведь оттуда явно стреляют.
— Береза, я — Рыжий. Как дела? Прием.
— Рыжий, здесь Береза-два, при форсировании реки ранен комбат-два капитан Баранник. В бою на том берегу погиб принявший командование его зам, капитан Плясунов. Командование батальоном принял старший адъютант, капитан Белоусов. [14] Береза-один решил усилить батальон учебной ротой. Прием.
14
Фамилии танкистов и факты подлинные, взяты из истории 1-го танкового корпуса.
— Береза, я — Рыжий. Принял. Предлагаю помочь огнем с места.
— Рыжий, здесь Береза-один. Ваше предложение принял. Разрешаю открытие огня выходом набережную. Прием.
— Береза, я — Рыжий. Принял. Прием.
Ну, вот и мы примем участие во второй гусарской. Правда, традиция слегка нарушена — нас больше, чем их. Но это значит только, что им не повезло!
— Лева, стоп. Гена, ориентир правый угол здания, правее две тысячных, огневая точка. Осколочным.
— Готово!
— Огонь!