Два века о любви (сборник)
Шрифт:
Наиля Ямакова, Санкт-Петербург
Игрушечные волки
Ни судьбы, ни врагов не осталось —
Только крошки от пирога,
Антарктида и Маркес, и старость.
…Как же ты мне была дорога.
Погадать на икеевском воске —
Доведется ли встретить еще.
Из расплавленной белой полоски
Проступает, белея, плечо.
Только детские книги читаю.
Только подлым курсивом шепчу.
Доживаю до самого края —
И свиданья, как смерти, хочу.
Январь
Кроме ветра и смерти – никого на дворе.
Как безжалостно ясно умирать в январе.
Выпьем спирта сухого, поиграем в буру.
Расскажи мне за рюмкой, когда я умру.
Я не помню с рожденья таких январей:
Ни звезда не взошла, ни волхвы
Только звери бегут все быстрей и быстрей.
Уже все подожгли? Нет, не все подожгли.
Замело целый двор, и весь мир замело.
Только смерть на дворе, остальное бело.
И сугробы по пояс, по шею уже.
И мороз по рукам, и мороз по душе.
И нет сил для молитв, и замерзла вода,
Только смерть навсегда и зима навсегда.
Ты мне лоб осеняешь горячей рукой.
И взрывают петарды одну за другой.
Самолет
А девять жизней – много или мало? —
А просто не с чем сравнивать, дружок.
А. Кабанов
Смерть моя с малиновым вареньем,
Мчится «Боинг», громыхает жесть.
Будто Божие благословенье,
То, что ты на свете, друг мой, есть.
Пролетаем над Атлантикой, и мнится
В этой бесконечной синеве,
Счастье – пролетающая птица,
От меня к тебе.
Не удержишь, если вдруг захочешь,
Не сумеешь в ящик положить.
Лишь бы длились эти дни и ночи,
Лишь бы только жить.
Небо синее, такого не бывает,
Будто мы давно уже не здесь,
Испокон веков грехи прощают,
Каждый каждому. И всех не перечесть.
Мчится «Боинг», грохает, трясется.
Так, бывает, ухнет, что держись.
Я приму, что так легко дается, —
Жалкую, одну-единственную, жизнь.
Александр Чернов, Киев
«Когда освещают фонарики…»
Когда освещают фонарики
у каждого столика круг,
легко подхвачу тебя на руки,
чтоб ты не отбилась от рук.
Чтоб ты не наделала глупостей,
готов я часов до шести
средь светлых и темных окружностей,
к себе прижимая, нести.
Воскликнешь: «Дурацкие выходки!»,
очнувшись на ярком звене,
и, как по кабине для высадки,
начнешь колотить по спине.
«В самые улыбчивые дни…»
В самые улыбчивые дни,
Машенька, Марыся, Маринуца,
изумленно в камеру взгляни,
чтоб на фотоснимке улыбнуться,
Словно наложились два звонка
(интерьер озвучился и ожил):
к телефону тянется рука,
ноги направляются к прихожей,
прорывая тенью на полу
оборону медленного танца…
И летит воздушный поцелуй
в недра безвоздушного пространства.
Галина Шевцова, Киев
«Я знаю этот город, как свою ладонь…»
Я знаю этот город, как свою ладонь,
Где линии метро и жизни неделимы.
На кончике мизинца спит огонь
И стук колес грозу проносит мимо.
А ночью, он откроет створку в сад,
Глядящий на курган шестого века
И впустит светляковый звездопад
И комаров, и ветку бересклета…
Да святы вы, международные звонки,
Е-мейлы, эсэмэски, телеграммы,
В которых мы, как линии руки,
Пересечемся у креста оконной рамы.
И поезд наклоняется в туннель
И тренькает звонок велосипеда.
И бесконечности прожорливая трель
Нас поджидает у границы лета.
Лариса Романовская, Москва
«Он-то знает, что с ним творится…»
К. К.
Он-то знает, что с ним творится.
Дом давно отрастил себе плед.
Перелетные платья сорвались с балконных веревок.
Зонт печально щетинит ресницы.
Созревает невкусный рассвет —
Слишком желтый и ранний, такой бы в кладовку, на полку.
Он стоит на углу. Видит: дворник смел вянущие слова
В большую охапку. А он все ждет лучшую из своих женщин.
Она придет, отведет глаза и скажет ему быстро так:
– Смотри, ты совсем листопад.
У тебя ноябрь, милый. Осень не лечат.
Стихи, вошедшие в роман
«Московские сторожевые»
«Эмоции – это такой наркотик…»
Эмоции – это такой наркотик.
Не любишь – уже ломает.
Мы все в он-лайне, мы все заходим,
В зону чужого вниманья.
Живем с ошибками. Так же пишем,
Мы юзеры, ламеры, дуры…
Мы все сочувствуем со всей мыши,
И смайлик сжимает губы.
Я – только буковки на экране.
Ты тоже. Вот совпаденье…
Беседуем, соприкасаясь словами,
Носом в плечо, значками в онлайне,
Мы две компьютерных тени.
И слезы в клавиши. В них же пепел.
Стучимся в аську, как в стены.
Скрипят скрипты, как дверные петли,
Юзер смылся, момент похерен,
Смените подпись и тему.
И слой слишком тонок, и мир слишком тесен.
И глобус такой неземной…
Когда я вырасту лет на десять,
Я попробую стать собой.
«Нет, я тут есть. Я ведь даже на первом плане…»
Нет, я тут есть. Я ведь даже на первом плане.
Видишь, смотрю в объектив. Да, я так улыбаюсь.
Это скрывают, как ранку скрывают бинтами,
Днями, неделями, прикосновеньями пальцев.
Я ненавижу себя за хорошую память.
Знаешь, всю жизнь так гордилась, а ныне мешает.
Музыка-стерва придет или запах-предатель.
Сделайте кто-нибудь кнопку «delete» за ушами.
Ближе к утру я решу завести амнезию.
Славный зверек. Да и жрет только то, что попросишь.
Значит тот скверик. И видимо – запах резины
Мятной. Там что, до сих пор без пятнадцати восемь?
Жечь фотографии? Глупость. Я жгу сигареты.
Дым возле стекол петляет. Совсем как твой почерк.
Нету его. И ты знаешь, чего еще нету?
Нет этих снимков. Но ты присмотрись почетче.
В меня.
Письма на Северный полюс
Все имена вымышлены, все совпадения случайны, все детали взяты из жизни
1
Папа! Мне мама сказала, что письма доходят.
Выдала лист из альбома и синий фломастер.
Я нарисую тебя на большом пароходе.
Мне подарили такой же, но он из пластмассы.
Как ты на Севере? Там дед Мороз и пингвины.
Умка еще. Ты привет передай ему, ладно?
Мама вернется. Она на углу, в магазине.
Много народа: там очередь за виноградом.
2
Папа, привет! Я запуталась. Вас теперь двое.
Ты и мой новый. Его можно звать дядя Витя.
Он настоящий. Мы город из кубиков строим.
Он мне вчера дал померить свой списанный китель.
Он из детсада забрал меня после обеда.
Дал подержать пистолет. Он – майор, но не строгий.
Весело было. Когда ты обратно приедешь,
С ним раздружусь и пойду строить город с тобою.
3
Здравствуй. Сегодня мне в школе поставили тройку.
Мама сказала, что ты никакой не полярник.
Ты не на Севере жил, а вблизи, в Подмосковье.
Димка Петров мне засунул за шиворот пряник.
Витя и мама хотели родить мне сестренку.
Мама лежала в больнице. Вернулась худая.
Витя с дежурства пришел весь в бинтах и зеленке.
С Димкой Петровым вчера я каталась в трамвае.
4
Папа, привет! Извини, что давно не писала.
Много уроков. До выпуска год, понимаешь?
Мама и Витя сейчас подъезжают к вокзалу.
Будут звонить каждый вечер. Курю: окна настежь.
Димка придет полседьмого. Шампанского хватит.
Он мне поет на гитаре. Красивый и гордый.
Холодно в кухне как в Арктике. Даже без платья.
Я поздравляю тебя, как и всех, с Новым Годом.
5
Дедушка, здравствуй. Сегодня, в пять тридцать.
Огромный.
Три девятьсот. Брови рыжие. Будет Данилой.
Швы наложили. Мне больно. Пишу с телефона.
Ты забери нас на выписку, дедушка, милый…
Да, он похож на меня. Молока хоть залейся,
Так что не надо ходить по утрам за кефиром.
С мамой таскаем коляску по лестнице вместе.
Мама и Данька смеются. А я – закурила.
6
Папа, привет. Я сегодня сменила мобильник.
Вновь увели из кармана. Второй за три года.
Данька в саду до обеда. Он рыжий и сильный.
Просит собаку. Доводит меня до икоты.
Да, все на той же работе. Мы с Дмитрием вместе.
Снова сошлись. Расставаться на время не больно.
С Данькой с балкона вчера я горланила песню.
Ту, про медведей и Умку. Про Северный полюс.
PS:
«Ложкой снег мешая, ночь идет большая…»