Два веса, две мерки (Due pesi due misure)
Шрифт:
— Ты давай представь меня продюсеру. А об остальном я позабочусь сама.
— А что, если он тебя все-таки не примет? — спросил я.
— Подожду.
— Даже если придется ждать до вечера?
— Даже если до вечера.
— Где же ты поешь?
А она самым естественным тоном говорит:
— Как где? Здесь, на студии. Я тебя приглашаю.
Вот так, вконец отчаявшись, я набрался смелости и поднялся в кабинет продюсера. У Пароди в то утро было мало народа, и он меня принял почти тотчас же. Пароди — мужчина средних лет, добродушный, но большой хитрец. Меня он знал
— Ну, Ринальди, в чем дело?
Я ответил:
— Тут есть одна девушка, моя приятельница, она хотела бы сниматься в кино и просит, чтоб я вас с ней познакомил.
Он взял трубку одного из стоящих рядом телефонов, поднес ее к уху, с кем-то коротко поговорил, потом сделал запись на календаре и преспокойно ответил:
— Хорошо, пришли ее ко мне сегодня в восемь вечера.
— Синьор Пароди… — продолжал я.
— Что еще?
Я хотел добавить: «Но имейте в виду, я ни за что не ручаюсь. Эта девушка некрасива, настолько некрасива, что вы даже не можете себе представить». Однако я не решился и лишь пробормотал:
— Да нет, ничего. Я хотел только сказать, что ее зовут Риголетта.
Тут он поднял глаза и, взглянув на меня, улыбнулся.
— Риголетта? Надеюсь, она не горбатая?
— Нет, горба у нее нет, — ответил я и поспешно вышел.
Еле дотянув до перерыва, я направился в бар, где ровно в час ждала меня Риголетта. Больше всего меня беспокоило, что в тот день я, как всегда, должен был обедать с моей тогдашней подружкой Сантиной — бездарной статисточкой, снимавшейся в том фильме про Египет. Не то чтобы я опасался, что Сантина станет меня ревновать к Риголетте, хотя с женщинами никогда ничего не знаешь наперед. Однако же, у Сантины язычок, как говорится, острее бритвы, и мне не хотелось, чтобы она обижала бедняжку Риголетту: все-таки я был к ней привязан. Я надеялся сначала увидеться с Сантиной и предупредить ее, но ничего не получилось. Риголетта, едва меня увидела, бросилась мне навстречу.
— Ну что, говорил с продюсером?
— Да-да, говорил, он тебя примет сегодня в восемь.
И тут как раз появляется Сантина, в халате; с круглого, покрытого красноватым тоном личика сияют голубые глазищи.
— Джиджи, ты идешь обедать?
Что мне оставалось?
— Сантина, я хочу познакомить тебя с моей приятельницей.
— Очень приятно… А как зовут синьорину?
Мне не хотелось называть ее имя, но она представилась сама:
— Меня зовут Риголетта.
— Как вы сказали? Риголетта?..
— А что, синьорина, вам не нравится мое имя? — спросила Риголетта, когда мы уже входили в столовую.
— Нет, почему же? — отозвалась Сантина. — Вы сами так решили. Как говорится, на воре шапка горит.
Мы сели в глубине зала, и сразу же, следом за нами, в столовую ввалилась компания актеров, снимавшихся в египетском фильме: известная своей красотой кинозвезда Лючана Лючентини, еще две актрисы, тоже красивые, но не такие знаменитые, множество статисток, все до одной хорошенькие, и вместе с ними несколько актеров. У всех лица были покрыты темным
— Смотри, Риголетта, это Лючентини. Бьюсь об заклад, ты впервые в жизни видишь ее так близко.
Риголетта кинула взгляд на актрису и ответила, скривив губы:
— Знаешь, что я тебе скажу? Она просто уродина… На экране еще куда ни шло… но когда видишь ее в жизни, вот так, как сейчас, понимаешь, что она и впрямь совсем некрасива.
— Некрасива? — переспросила Сантина. — Может, вы считаете, что вы лучше ее? Не так ли? Я угадала?
Риголетта к иронии невосприимчива. Покачав головой, она ответила:
— Ну по крайней мере у меня хоть глаза побольше… У нее их совсем и не видно!
Чтобы переменить разговор, я сказал:
— А вон та, рядом с Лючентини, — это Вивальди. Помнишь ее в фильме «Стой, стрелять буду»?
Риголетта поглядела и на Вивальди, потрясающую брюнетку, которая и мертвого воскресила бы, и, помолчав немного, сказала:
— Ну, если это кинозвезды…
А Сантина немедля:
— Закончите фразу, синьорина… Если это кинозвезды, то что? Хотите, угадаю, что вы хотели сказать? Если это кинозвезды, то я красивее их. Вы ведь именно это имели в виду?
На сей раз Риголетта все же почувствовала насмешку в словах Сантины.
— Скажите-ка, синьорина, уж не смеетесь ли вы надо мной?
— Я? Что вы, и не думаю.
— Джиджи, давай скажем ей про меня… Сейчас Джиджи ходил к продюсеру, и тот назначил мне встречу, чтобы пригласить сниматься в новом фильме.
Сантина, к моему удивлению, спросила совершенно серьезно:
— Ах, вот как! Значит, Джиджи говорил о вас с продюсером?
— Разумеется. И как только начнутся съемки, я буду сниматься. Поглядите мои фотографии. Поглядите…
— Да, ничего не скажешь. Красота!
— Конечно. Вы даже можете сказать об этом погромче. Пусть все слышат.
Сантина так же спокойно продолжала:
— Обо мне, Джиджи, ты не стал говорить с Пароди, когда я тебя просила… А за эту каракатицу пошел хлопотать…
Трудно описать, что тут началось. Риголетта набросилась на Сантину, крича:
— А ну повтори, идиотка!
Сантина, чуть отпрянув, усмехнулась.
— Вы как будто обиделись! Уж если такое сравнение и обидно, то не для вас, а для каракатицы!
Риголетта схватила Сантину за халат, он раскрылся, обнажив грудь, а Сантина кричала:
— Ах, вам хочется посмотреть, как я сложена?! Уж во всяком случае, получше, чем вы!
Все в столовой повскакали с мест и глядели на нас. В конце концов Сантина ушла, крикнув мне на прощание:
— А с тобой мы поговорим после!
С тяжелым сердцем я увел Риголетту из столовой.
И надо же, какое совпадение: как раз тут же во дворе, между павильонами, стоит Пароди и разговаривает с режиссером. Больше я не мог выдержать и решил немедленно избавиться от Риголетты.