Два Яна(Рассказ)
Шрифт:
Колонна втянулась в улочку. По обе стороны новые, крепкие, пятистенные дома, крытые железом; резьба вкруг окон, по фронтону, над крыльцом. В окна сквозь стекла смотрятся цветы. Ян повеселел совсем. «А ведь неплохо люди жили! Таких домиков и у меня в округе нет, а наш округ зажиточный».
— Стой! Вольно!
Наконец! Сбросить винтовку с плеч, разогнуть натруженную спину, размяться, закурить. Вот и майор, командир батальона. С ним какие-то незнакомые офицеры. Эсэсовские, наверно. Эсэсовцы первыми заняли деревню.
— Господа офицеры, ко мне!
Майор стал неподалеку: если хорошенько напрячь слух, можно разобрать, что он говорит окружавшим его офицерам батальона. Ян слушал напряженно. Сосед спросил вполголоса:
— Ты понимаешь, о чем он?
— О том, что вчера был приказ по дивизии: если в избах окажутся дети, немедленно отправлять под конвоем в здание школы. Их там изолируют. Потому что установлено: дети ведут разведку. И если за ними недоглядеть…
— А за стариками? — отозвался сосед, и в голосе его послышалась насмешка. — Помнишь старика, которого расстреляли в этой… как ее… я уже забыл название деревни. Ему было восемьдесят лет, не меньше, а что он выделывал….Нет! В этом походе насчет бдительности просто: никому не доверять — до последней курицы во дворе.
— Курицам, очевидно, особенно, — опять чуть-чуть, краем губ, усмехнулся обер-ефрейтор Штепанек. — Они особенно опасны. Потому-то солдаты прежде всего насаживают на штык куриц, а лишь потом кого прикажут. Но насчет старика вы угадали: майор как раз говорит о стариках. Вернее, о старике. Вон том, что сидит около избы.
Около избы, на завалинке, действительно сидел старик. Лапти на ногах, на плечи наброшена какая-то ветошь, голова накрыта обычной в здешних деревнях круглой высокой шапкой из валеной овечьей шерсти. Цилиндры собственного овечьего производства, как острит Любор Тыль.
Старик сидел неподвижно, не сводя глаз со стоявших через дорогу офицеров.
Майор поднял руку, указательный палец нацелился на старика, как дуло. Именно дулом показался он Яну.
— Вот хотя бы: тип, который мне определенно не нравится.
Это было сказано с расстановкой, с присвистом, сквозь зубы. Окружающие знали, что это означает. Старик сидел по-прежнему не шевелясь. Рука майора легла на кобуру.
Один из лейтенантов проговорил морщась, дергая левой щекой — тик:
— У нас нет, конечно, недостатка в боеприпасах, господин майор. Но стоит ли тратить заряд на такую развалину?
— Он не снял шапки, — отчеканил майор. — Перед ним стоят господа офицеры германской армии, а он сидит, как Будда в храме. Он не благоволит встать и нагнуть свою паршивую плешь, вшивое величество.
Рука протянулась опять. На этот раз Яну уже не казалось: не указательный палец, а настоящее дуло.
Майор известен был не только в полку, но и в дивизии как первоклассный стрелок. Старик упал лицом вниз, в лужу перед завалинкой, после первого же выстрела.
На выстрел из домов, из дворов показались люди. Они выглядывали с крылец, из-за калиток. Несколько человек спеша, наперегонки пошли к месту, где упал старик.
— Переводчика! — отрывисто скомандовал майор. — И пусть сгонят сюда этих… что высунули рыла из своих свинарников.
Команду передали по улице вверх. Ковыляя, подпираясь тростью с серебряным женским бюстом вместо набалдашника, подволокся к майору седой мужчина в полувоенном костюме. Переводчик. В полку знали: эмигрант из бывших царских офицеров, ранен в ногу во время гражданской войны. Майор кивнул в сторону избы, у которой кучка колхозников, таких же старых и сгорбленных, медлительно и натужно подымала на завалинку труп.
— Объявите им, что он получил должное за неуважение к германской армии. Он нагло не снял шапку.
Переводчик заговорил. От завалинки отозвался голос. Три слова всего. Коротких и звонких, как удары. Удары именно: голова переводчика мотнулась, как от пощечины. На этот раз не один только майор нащупал рукой рукоять пистолета.
— Что там еще? Что он сказал?
— Он был слеп, — ответил переводчик.
Три слова по-немецки прозвучали еще короче и резче: «Er war blind».
— Слепой, он сказал, господин майор. Он не мог, стало быть, видеть…
Офицеры переглянулись. Кое-кто потупился, кое-кто нахмурился. Но майорские плечи поднялись небрежным и брезгливым пожатием.
— Ха-ха! Вздор! Даже если бы он был слепой, он должен был увидеть. Но, в общем, чорт с ним. Пусть уберут эту падаль.
Капитан, командир Яниной роты, взял под козырек.
— Разрешите разводить людей по квартирам?
Майор оглянулся вверх по улице.
— Полковник приказал подождать. Там…
Он наклонился и прошептал несколько слов. Ян не смог расслышать. Но капитан сдвинул брови, глянул на небо, заволоченное облаками. Сумерки уже падали на землю.
— Чорт знает что… Неужели нельзя ограничиться тщательным обыском?
— Хо! — засмеялся злым смешком майор. — На этот счет большевики прошли хорошую школу. Царская охранная полиция славилась на весь мир, но и она ничего не находила обычно при обысках.
— Адъютант идет, — показал глазами один из офицеров. — Сейчас мы узнаем.
Адъютант, подойдя, откозырял майору тем особым, точным по уставу, но небрежным и неуважительным по существу, жестом, которым обычно отдают честь адъютанты командиров крупных частей. Он доложил что-то, майор кивнул, и офицерский круг сразу рассыпался: ротные и взводные торопливо разошлись по своим местам.
— Смирно! Равняйсь! Шагом марш!
Майор повернулся и пошел стороною, вдоль изб, вверх по улочке, интимно и искательно взяв адъютанта под локоть.
Ян еле сдержал проклятие. Он взнес левую ногу и так ударил первым шагом о землю, что подошва наверное бы отлетела, если бы не была подкована железом.
Старик лежал на завалинке. Ему сложили руки, но глаза не задернули веками, как делают всегда, когда человек умрет; они так и остались широко раскрытыми, спокойными, даже смерти не удивившиеся, мраком окутанные глаза.