Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
— Здесь всё пылало, знаешь… Сердце Лондона в языках пламени, осыпающиеся камни, перекрытия, прогорающие до головёшек, — Джим сощурился с наслаждением. Кажется, мысль о пожаре доставляла ему удовольствие. Открыв глаза, он ухмыльнулся: — Не бойся, я не собираюсь поджигать город. Который час?
— Двенадцать… — Себ глянул на часы, — двадцать три.
— Почти, — он протянул руку. Себ помог ему подняться, и они двинулись в обход собора.
У Себа не было ни одной идеи, куда именно они идут и зачем, но он даже не тратит силы на то, чтобы угадать.
Через
Джим нервно облизнул губы, продолжая смотреть на него, а Себу оставалось только прищуриться. Человек попал в свет фонаря, и Себ узнал его. Они с Джимом уже как-то наблюдали за ним — в какой-то студии, с помощью скрытой камеры. И вот, теперь решили посмотреть, как он гуляет ночью.
Шёл мужчина ровно, но тяжело, словно тоже пережил приступ или просто был пьян. Перейдя дорогу в положенном месте, он сел на лавочку возле Собора Святого Павла и, запрокинув голову, посмотрел наверх. К Себу с Джимом он теперь сидел спиной, но кажется, Джима это не смущало.
Мужчина на лавочке не двигался. Джим только изредка глотал ртом воздух. Себ скучал.
Так прошло больше часа, а потом на улицу выехал чёрный «Ягуар». Тяжело поднявшись, мужчина оглянулся ещё раз на собор и сел в машину. Когда та скрылась за поворотом, Джим опустил бинокль и закрыл лицо ладонью, а потом вдруг истерично расхохотался.
Когда он успокоился и спрятал бинокль, Себ спросил:
— Кто он?
— Я, — отозвался Джим. — Ну, не смотри с такой ревностью. Тебе достаточно знать, что он — это я. Только, знаешь, чуть более правильный. Однажды… — язык Джима опять начал заплетаться, и конечно, появился акцент, — однажды он меня узнает и уже не сможет забыть. Будет думать обо мне каждую минуту, повторять моё имя, ненавидеть меня каждой клеткой тела и разума. Ох, — он улыбнулся, — не могу дождаться.
— По вашему тону, — слегка осмелев, заметил Себ, — непонятно, вы его хотите… или хотите убить?
Джим засмеялся тихим, неопасным смехом.
— Как ты думаешь, детка?
Как следует поразмышляв, Себ ответил:
— Мне кажется, где-то посередине.
Джим опустил руку в карман, пошарился там и достал клочок бумаги и карандаш. Что-то быстро нацарапал и протянул Себу. На бумажке оказался написан номер телефона.
— Возможно, ты захочешь как-нибудь мне позвонить, — он подмигнул. — Не стесняйся.
На обратной дороге Джим снова уснул, когда снова оказался на любимом диване, махнул рукой:
— Ты свободен, Себастиан. Можешь взять мой автомобиль, если хочешь.
Себ поблагодарил, но про себя подумал,
Дома на кухонном столе его ждал жёлтый плотный конверт без надписей. Осторожно вскрыв его, Себ достал один билет до Вены, паспорт на имя Стивена Эванса и записку неровным быстрым почерком на жёлтом стикере: «Развлекись там как следует за нас обоих, детка».
Александр: часть десятая
«Мне было тяжело работать над этим фильмом. Смерть Кевина (Кевин Спенсер, актёр, убитый в разгар съёмок. — прим. ред) тяжело ударила по всем нам. Но я чувствовал моральную ответственность за то, чтобы довести дело до конца. Суть романа в том, что вы вынуждены сопереживать не только жертве, но и её мучителю. И мы постарались сохранить это ощущение в фильме, вызвать то же самое психологические искажение, которого добивался автор первоисточника. Получилось у нас или нет — решайте сами во время просмотра. Что до меня, то я сомневаюсь, что когда-нибудь решусь пересмотреть этот фильм дома, по своей воле».
Комментарий в The Sun
Запершись в лондонской квартиры, Александр пытался игнорировать тот факт, что новый фильм всё-таки вышел на экраны. Ему было плохо от этой мысли. Фильм душил его.
А ещё сильнее душило ожидание беды.
Суд над мистером Флэтчером прошёл, того отпустили за недостаточностью улик. А настоящий убийца, ответственный уже за три страшных смерти, до сих пор таился где-то во мраке неизвестности.
Александру начали сниться кошмары.
Тягучие, медленные, они вползали в самые обычные сны, растекались там чернильными пятнами и сводили с ума. Он просыпался среди ночи с колотящимся сердцем и пытался подолгу осознать, что всё в порядке.
Пытался отвлечься.
Например, на Шерон, которая устроила сейчас рыжую голову у него на коленях и жевала попкорн из большой керамической миски. Он погладил её по голове как кошку. Она отставила попкорн, повернулась и замурлыкала. Перехватила его руку и положила себе на грудь.
— О чём думаешь, малыш? — спросила она, убедившись, что он не намерен ничего делать с её грудью.
— О разном, — отозвался он.
Шерон была миленькой, очень. И фактически сама залезла к нему в постель, что можно было считать огромным её достоинством — откровенно говоря, на ухаживания Александр в последние месяцы был не очень-то способен.
— Посмотрим что-нибудь? Обычно ещё недели две после премьеры Александр старался ничего не смотреть: ни своего, ни чужого. Но по отношению к Шерон это было жестоко: заставлять её сидеть без дела в душной квартире. Она, кажется, не была большой любительницей чтения, так что местная библиотека, доставшаяся Александру в наследство вместе с квартирой, не могла её развлечь.