Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
— Совершенно верно. Возьмите его и отправляйтесь. У вас есть друг, господин дю Валлон, которого я очень ценю. Возьмите его с собой.
«Черт возьми, — подумал д’Артаньян, — он знает, что мы слышали вчерашний разговор, и хочет удалить нас из Парижа».
— Вы колеблетесь? — спросил Мазарини.
— Нет, монсеньор, я тотчас же отправлюсь. Но только я должен попросить вас об одной вещи.
— О чем же? Говорите.
— Пройдите к королеве, ваше преосвященство.
— Когда?
— Сейчас.
— Зачем?
— Чтобы сказать ей следующее: «Я посылаю д’Артаньяна по одному делу, и он должен сейчас же отправиться в путь».
— Видите, вы были у королевы! — сказал Мазарини.
— Я уже имел честь докладывать вашему преосвященству, что тут, вероятно, какое-нибудь недоразумение.
— Что это значит? — спросил кардинал.
— Могу я повторить вашему преосвященству мою просьбу?
— Хорошо, я иду. Подождите меня здесь.
Мазарини взглянул, не забыл ли он какого-нибудь ключа в замке, и вышел.
Прошло десять минут, в течение которых д’Артаньян тщетно пытался разобрать сквозь наружный конверт адрес на письме.
Кардинал возвратился бледный и, видимо, озабоченный. Он молча подсел опять к письменному столу и начал что-то обдумывать. Д’Артаньян внимательно следил за ним, стараясь прочесть его мысли. Но лицо кардинала было столь же непроницаемо, как конверт пакета, который он отдал мушкетеру.
«Эге! — подумал д’Артаньян. — Он, кажется, сердит. Уж не на меня ли? Он размышляет. Не собирается ли он отправить меня в Бастилию? Только смотрите, монсеньор, при первом же слове, которое вы скажете, я вас задушу и сделаюсь фрондером. Меня повезут с триумфом, как Бруселя, и Атос назовет меня французским Брутом. Это будет недурно».
Пылкое воображение гасконца уже рисовало ему всю выгоду, какую он сможет извлечь из такого положения.
Но он ошибся. Мазарини заговорил с ним ласковее прежнего.
— Вы правы, дорогой д’Артаньян, — сказал он, — вам еще нельзя ехать.
«Ага», — подумал д’Артаньян.
— Верните мне, пожалуйста, письмо.
Д’Артаньян подал письмо. Кардинал проверил, цела ли печать.
— Вы мне понадобитесь сегодня вечером, — сказал Мазарини. — Приходите через два часа.
— Через два часа, монсеньор, — возразил д’Артаньян, — у меня назначено свидание, которое я не могу пропустить.
— Не беспокойтесь, — сказал Мазарини, — это по одному и тому же делу.
«Прекрасно, — подумал д’Артаньян, — я так и думал».
— Итак, возвращайтесь в пять часов и приведите с собой милейшего господина дю Валлона. Но только оставьте его в приемной: я хочу поговорить с вами наедине.
Д’Артаньян молча поклонился, думая про себя: «Оба дают одно и то же приказание, оба назначают одно и то же время, оба в Пале-Рояле. Понимаю. Вот тайна, за которую господин де Гонди заплатил бы сто тысяч ливров».
— Вы задумались? — спросил Мазарини с тревогой.
— Да, я думаю о том, надо ли нам вооружиться или нет.
— Вооружитесь до зубов, — сказал кардинал.
— Хорошо, монсеньор, будет исполнено.
Д’Артаньян поклонился, вышел и поспешил домой передать своему другу лестные отзывы Мазарини, чем доставил Портосу несказанное удовольствие.
Глава 7
Бегство
Несмотря на признаки волнения в городе, Пале-Рояль представлял самое веселое зрелище, когда д’Артаньян явился туда к пяти часам дня. И неудивительно: раз королева возвратила народу Бруселя и Бланмениля, ей теперь действительно нечего было бояться, потому что народу больше нечего было от нее требовать. Возбуждение горожан было остатком недавнего волнения: надо было дать ему время утихнуть, подобно тому как после бури требуется иногда несколько дней для того, чтобы море совсем успокоилось.
Устроено было большое празднество, поводом к которому послужил приезд ланского победителя. Приглашены были принцы и принцессы; уже с полудня двор наполнился их каретами. После обеда у королевы должна была состояться игра.
Анна Австрийская пленяла всех в этот день своим умом и грацией; никогда еще не видели ее такой веселой.
Жажда мести придавала блеск ее глазам и озаряла лицо улыбкой.
Когда встали из-за стола, Мазарини скрылся. Д’Артаньян уже был на своем посту, дожидаясь кардинала в передней. Тот появился с сияющим лицом, взял его за руку и ввел в кабинет.
— Мой дорогой д’Артаньян, — сказал министр, садясь, — я окажу вам сейчас величайшее доверие, какое только министр может оказать офицеру.
Д’Артаньян поклонился.
— Я надеюсь, — сказал он, — что министр окажет мне его безо всякой задней мысли и в полном убеждении, что я действительно достоин доверия.
— Вы достойнее всех, мой друг, иначе бы я к вам не обратился.
— В таком случае, — сказал д’Артаньян, — признаюсь вам, монсеньор, что я уже давно жду подобного случая. Скажите же мне скорее то, что собирались сообщить.
— Сегодня вечером, любезный д’Артаньян, — продолжал Мазарини, — судьба государства будет в ваших руках.
Он остановился.
— Объяснитесь, монсеньор, я жду.
— Королева решила проехаться с королем в Сен-Жермен.
— Ага, — сказал д’Артаньян, — иначе говоря, королева хочет уехать из Парижа.
— Вы понимаете, женский каприз…
— Да, я очень хорошо понимаю, — сказал д’Артаньян.
— За этим-то она и призвала вас к себе сегодня утром и приказала вам снова явиться в пять часов.
— Стоило требовать с меня клятвы, что я никому не скажу об этом свидании, — прошептал д’Артаньян. — О, женщины! Даже будучи королевами, они остаются женщинами!
— Вы, может быть, не одобряете этого маленького путешествия, дорогой господин д’Артаньян? — спросил Мазарини с беспокойством.
— Я, монсеньор? — сказал д’Артаньян. — А почему бы?