Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
— А сколько оно продлится?
— Пожалуй, хватит года на три, на четыре, черт возьми!
— Драться будем много?
— Надеюсь.
— Тем лучше в конце концов, тем лучше! — восклицал Портос. — Вы представить себе не можете, как мне с той поры, что я сижу здесь, хочется размять кости! Иной раз, в воскресенье, после церкви, я скачу на коне по полям и лугам моих соседей в чаянии какой-нибудь доброй стычки, так как чувствую, что она мне необходима; но ничего не случается, мой милый. То ли меня уважают, то ли боятся, что более вероятно. Мне позволяют вытаптывать с собаками поля люцерны, позволяют над всеми издеваться, и я возвращаюсь, скучая еще больше, вот и все. Скажите мне по крайней мере: теперь в Париже уже не так преследуют за поединки?
— Ну, мой милый, тут все обстоит прекрасно. Нет никаких эдиктов, ни кардинальской гвардии, ни Жюссака и ему подобных сыщиков, ничего. Под любым фонарем, в трактире, где угодно: «Вы фрондер?» — вынимаешь шпагу, и готово. Гиз убил Колиньи посреди Королевской площади, и ничего — сошло.
— Вот это славно! — сказал Портос.
— А затем, в скором времени, — продолжал д’Артаньян, — у нас будут битвы по всем правилам, с пушками, с пожарами, — все, что душе угодно.
— Тогда я согласен.
— Даете мне слово?
— Да, решено! Я буду колотить за Мазарини направо и налево. Но…
— Что «но»?
— Пусть он сделает меня бароном.
— Э, черт возьми! Да это уж решено заранее. Я вам сказал и повторяю, что ручаюсь за ваше баронство.
Получив это обещание, Портос, который никогда не сомневался в слове своего друга, повернул с ним обратно в замок.
Глава 14
Показывающая, что если Портос был недоволен своей участью, то Мушкетон был совершенно удовлетворен своею
На обратном пути к замку Портос был погружен в мечты о своем будущем баронстве, а д’Артаньян размышлял о жалкой природе человека, всегда недовольного тем, что у него есть, и постоянно стремящегося к тому, чего у него нет. Д’Артаньян, будь он на месте Портоса, счел бы себя счастливейшим человеком на свете. А чего недоставало для счастья Портосу? Пяти букв, которые он имел бы право писать впереди всех своих имен и фамилий, да еще коронки, нарисованной на дверцах кареты.
«Видно, суждено мне, — подумал д’Артаньян, — всю жизнь глядеть направо и налево и так и не увидеть ни разу вполне счастливого лица».
Но не успел он сделать этот философский вывод, как судьба словно захотела опровергнуть его. Едва расставшись с Портосом, ушедшим отдать кой-какие приказания своему повару, д’Артаньян заметил, что к нему приближается Мушкетон. Лицо доброго малого, если не считать легкого волнения, которое, подобно летнему облачку, не столько омрачало его, сколько чуть-чуть затуманивало, казалось лицом вполне счастливого человека.
«Вот то, чего я искал, — подумал д’Артаньян. — Но увы, бедняга не знает, зачем я приехал».
Мушкетон остановился на приличном расстоянии. Д’Артаньян сел на скамью и знаком подозвал его к себе.
— Сударь, — сказал Мушкетон, воспользовавшись позволением, — я хочу вас попросить об одной милости.
— Говори, мой друг, — сказал д’Артаньян.
— Я не смею, я боюсь, как бы вы не подумали, что благоденствие испортило меня.
— Значит, ты счастлив, мой друг? — спросил д’Артаньян.
— Так счастлив, как только возможно, и все же в ваших силах сделать меня еще счастливее.
— Что ж! Говори. Если дело зависит только от меня, то считай, что оно уже сделано.
— О, сударь, оно зависит только от вас!
— Я жду.
— Сударь, милость, о которой я вас прошу, заключается в том, чтоб вы называли меня не Мушкетоном, а Мустоном. С тех пор как я имею честь состоять управляющим его милости, я ношу это имя, как более достойное и внушающее почтение моим подчиненным. Вы сами знаете, сударь, как необходима субординация для челяди.
Д’Артаньян улыбнулся: Портос удлинял свою фамилию, Мушкетон укорачивал свою.
— Так как же, сударь? — спросил, трепеща, Мушкетон.
— Ну конечно, мой милый Мустон, конечно, — ответил д’Артаньян. — Будь покоен, я не забуду твоей просьбы и, если тебе угодно, даже не буду впредь говорить тебе «ты».
— О! — воскликнул, покраснев от радости, Мушкетон. — Если вы окажете мне такую честь, сударь, я буду вам признателен всю жизнь. Но может быть, я прошу уж слишком многого?
«Увы, — подумал д’Артаньян. — Это совсем мало по сравнению с теми неожиданными напастями, которые я навлеку на беднягу, встретившего меня так сердечно!»
— А вы долго пробудете у нас, сударь? — спросил Мушкетон.
Лицо его, обретя прежнюю безмятежность, расцвело опять, как пион.
— Я уезжаю завтра, мой друг, — ответил д’Артаньян.
— Ах, сударь, неужели вы приехали только для того, чтобы огорчить нас?
— Боюсь, что так, — произнес д’Артаньян совсем тихо, и отступавший с низкими поклонами Мушкетон его не расслышал.
Раскаяние терзало д’Артаньяна, несмотря на то что сердце его изрядно очерствело.
Он не сожалел о том, что увлек Портоса на путь, опасный для его жизни и благополучия, ибо Портос охотно рискнул бы всем этим ради баронского титула, о котором мечтал пятнадцать лет; но Мушкетон-то желал только одного: чтобы его звали Мустоном; так не жестоко ли было отрывать его от блаженной и сытой жизни? Д’Артаньян раздумывал об этом, когда вернулся Портос.
— За стол, — сказал Портос.
— Как за стол? — спросил д’Артаньян. — Который же теперь час?
— Уже второй, мой милый.