Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
— Нет, сударь, клянусь вам! — воскликнула девочка, между тем как юноша побледнел от мысли, что, быть может, он виновник такой беды.
— Уверяю вас, сударь… — пролепетал Рауль.
— Тем не менее вы отправитесь в Блуа, — добродушно продолжал граф, — и попросите у госпожи де Сен-Реми прощения и себе и мне, а потом вернетесь обратно.
Румянец снова выступил на щеках юноши. Он спросил взглядом разрешения у Атоса, приподнял уже юношески сильными руками заплаканную и улыбающуюся девочку, которая прижалась к его плечу своей головкой, и осторожно посадил ее в карету; затем он вскочил на лошадь с ловкостью и проворством опытного наездника и, поклонившись Атосу и д’Артаньяну, поскакал рядом с каретой, не отрывая глаз от ее окна.
Глава 16
Замок Бражелон
Д’Артаньян глядел на эту сцену, вытаращив глаза и чуть не разинув рот: все это было так не похоже на то, чего он ожидал, что он не мог прийти в себя от изумления.
Атос взял его под руку и увел в сад.
— Пока нам готовят ужин, вы мне позволите, не правда ли, друг мой, — сказал он, улыбаясь, — несколько разъяснить загадку, над которой вы ломаете себе голову?
— Разумеется, господин граф, — сказал д’Артаньян, вновь почувствовав то огромное превосходство, которое Атос всегда имел над ним.
Атос поглядел на него с добродушной улыбкой.
— Прежде всего, мой милый д’Артаньян, — сказал Атос, — здесь нет графа. Если я назвал вас шевалье, то для того лишь, чтобы представить вас моим гостям и чтобы они знали, кто вы такой; но для вас, д’Артаньян, надеюсь, я по-прежнему Атос, ваш товарищ и друг. Может быть, вы предпочитаете церемонность, потому что любите меня меньше, чем прежде?
— Упаси боже! — воскликнул гасконец с честным молодым порывом, которые так редки у людей зрелых.
— Ну, так вернемся к нашим старым обычаям и для начала будем откровенны. Вас все здесь удивляет, не правда ли?
— Чрезвычайно.
— И больше всего я сам? — с улыбкой прибавил Атос. — Признайтесь.
— Признаюсь.
— Я еще молод, не правда ли; несмотря на мои сорок девять лет, меня все еще можно узнать?
— Напротив, — ответил д’Артаньян, готовый до конца воспользоваться предложенной Атосом откровенностью, — вы совсем неузнаваемы.
— Понимаю! — сказал Атос, слегка покраснев. — Всему бывает конец, д’Артаньян, и этому сумасбродству, как всему другому.
— К тому же и ваши денежные дела изменились, как мне кажется. Вы живете в довольстве, — ведь этот дом ваш, я полагаю?
— Да. Это то самое именьице, которое, как я говорил вам, досталось мне в наследство, когда я вышел в отставку.
— У вас есть парк, лошади, охота…
Атос улыбнулся.
— В парке двадцать акров; но из них часть взята под огороды и службы. Лошадей у меня всего две; я, понятно, не считаю кургузого конька, принадлежащего моему лакею. Охота ограничивается четырьмя ищейками, двумя борзыми и одной легавой. Да и вся эта охотничья роскошь заведена не для меня, — прибавил Атос, улыбаясь.
— Понятно, — сказал д’Артаньян, — это для молодого человека, для Рауля.
И д’Артаньян с невольною улыбкой посмотрел на Атоса.
— Вы угадали, мой друг, — ответил последний.
— А этот молодой человек — ваш питомец, ваш крестник, ваш родственник, быть может? Ах, как вы переменились, мой дорогой Атос!
— Этот молодой человек, — спокойно ответил Атос, — сирота, которого мать подкинула одному бедному сельскому священнику; я вырастил и воспитал его.
— И он, вероятно, очень к вам привязан?
— Я думаю, что он любит меня как отца.
— И конечно, исполнен признательности?
— О, что касается признательности, то она должна быть взаимной: я обязан ему столько же, сколько он мне. Я не говорю ему этого, но вам, д’Артаньян, скажу правду: в сущности, я в долгу у него.
— Как так? — удивился мушкетер.
— Конечно, боже мой, как же иначе! Ведь он причина перемены, которую вы видите во мне. Я засыхал, как жалкое срубленное дерево, лишенное всякой связи с землей; и только сильная привязанность могла заставить меня пустить новые корни в жизнь. Любовница? Я был для этого стар. Друзья? Вас уже не было со мной. И вот в этом ребенке я вновь обрел все, что потерял. Не имея более мужества жить для себя, я стал жить для него. Наставления полезны для ребенка, но добрый пример еще лучше. Я подавал ему пример, д’Артаньян. Я избавился от своих пороков и открыл в себе добродетели, которых раньше не имел. И полагаю, что не преувеличиваю, д’Артаньян. Рауль должен стать совершеннейшим дворянином, какого только наше обнищавшее время способно породить.
Д’Артаньян смотрел на Атоса с возрастающим восхищением. Они прогуливались в прохладной тенистой аллее, сквозь листву которой пробивались косые лучи заходящего солнца. Один из этих золотых лучей осветил лицо Атоса, глаза которого, казалось, излучали такой же теплый спокойный вечерний свет.
Неожиданно д’Артаньян вспомнил о миледи.
— И вы счастливы? — спросил он своего друга.
Острый взгляд Атоса проник в самую глубину сердца д’Артаньяна и словно прочел его мысли.
— Так счастлив, как только может быть счастлив на земле человек. Но договаривайте вашу мысль, д’Артаньян, ведь вы не все мне сказали.
— Вы проницательны, Атос, от вас ничего невозможно скрыть, — сказал д’Артаньян. — Да, я хотел вас спросить, не испытываете ли вы порой внезапных приступов ужаса, похожих на…
— Угрызения совести? — подхватил Атос. — Я договариваю вашу фразу, мой друг. И да и нет. Я не испытываю угрызений совести, потому что эта женщина, как я полагаю, заслужила понесенную ею кару. Потому что если бы ее оставили в живых, она, без сомнения, продолжала бы свое пагубное дело. Однако, мой друг, это не значит, чтобы я был убежден в нашем праве сделать то, что мы сделали. Быть может, всякая пролитая кровь требует искупления. Миледи уже поплатилась; может быть, в свою очередь, это предстоит и нам.
— Я иногда думаю то же самое, Атос, — сказал д’Артаньян.
— У этой женщины был, кажется, сын?
— Да.
— Вы слыхали о нем что-нибудь?
— Ничего.
— Ему, должно быть, теперь двадцать три года, — прошептал Атос. — Я часто думаю об этом молодом человеке, д’Артаньян.
— Вот странно. А я совсем забыл о нем.
Атос грустно улыбнулся.
— А о лорде Винтере вы имеете известия?
— Я знаю, что он был в большой милости у короля Карла Первого.