Двадцать лет спустя
Шрифт:
Д'Артаньян, который заранее выбрал себе цвет, мог раздумывать только насчет его оттенка, и в новом костюме коричневого цвета стал похож на торговца сахаром, удалившегося от дел.
Что касается Гримо и Мушкетона, то, сбросив ливреи, они совсем преобразились. Гримо превратился в англичанина сухого, методичного и хладнокровного. Мушкетон же являл собою тип англичанина-толстяка, обжоры и фланера.
— Теперь, — сказал Д'Артаньян, — займемся главным: острижем волосы, чтобы не подвергнуться насмешкам черни. Без шпаг мы теперь уже не дворяне, станем же пуританами по прическе. Это, как вам известно, очень важный признак, по которому можно отличить республиканца от роялиста.
Однако в этом существенном пункте Арамис оказался очень упрямым. Он во что бы то ни стало хотел сохранить свою чудесную шевелюру, о которой так заботился. Пришлось Атосу, который был весьма равнодушен к подобным вещам, показать ему пример. Портос тоже без сопротивления подставил свою голову Мушкетону, который запустил ножницы в его густые жесткие волосы.
Д'Артаньян остригся сам, и голова его приобрела сходство с теми, которые можно видеть на медалях времен Франциска I или Карла IX.
— Какие мы уроды! — сказал Атос.
— Мне сдается, что от нас несет пуританами до тошноты, — добавил Арамис.
— У меня мерзнет голова, — сказал Портос.
— А меня разбирает охота читать проповеди, — заявил Д'Артаньян.
— Ну а теперь, — сказал Атос, — когда мы сами не узнаем друг друга и когда нам нечего бояться, что нас узнают другие, пойдемте посмотрим на прибытие короля. Если его везли всю ночь, то он должен быть уже недалеко от Лондона.
Действительно, не успели наши друзья прождать и двух часов в толпе, как громкие крики и необычайное движение народа возвестили им о прибытии короля. Ему выслали навстречу карету. Портос, благодаря своему гигантскому росту, на целую голову возвышался над толпой и потому первый увидал королевский экипаж. Д'Артаньян изо всех сил старался подняться на цыпочки, а Атос и Арамис прислушивались к разговорам, чтобы понять настроение народа. Карета проехала мимо. Д'Артаньян узнал Гаррисона, сидевшего у одной дверцы, и Мордаунта — у другой. Что же касается народа, мнение которого старались выяснить Атос и Арамис, то он осыпал короля потоком проклятий.
Атос вернулся домой в полном отчаянии.
— Друг мой, — сказал ему Д'Артаньян, — вы напрасно упорствуете. Я повторяю вам, что дело плохо. Я сам равнодушен к нему и принял в нем участие только ради вас и из любви ко всякого рода политическим приключениям, как и полагается мушкетеру. Я нахожу, что было бы очень забавно отнять у этих крикунов добычу и оставить их с носом. Ладно, подумаю.
На другой день утром, подойдя к окну, выходившему на один из самых людных кварталов Сити, Атос услыхал, как провозглашали парламентский билль о том, что бывший король Карл I предается суду по обвинению в измене и злоупотреблении властью.
Д'Артаньян стоял возле Атоса, Арамис рассматривал карту Англии. Портос наслаждался остатками вкусного завтрака.
— Парламент! — воскликнул Атос. — Возможно ли, чтобы парламент издал подобный билль!
— Слушайте, — сказал ему Д'Артаньян, — я плохо понимаю по-английски; но так как английский язык есть по что иное, как испорченный французский, то даже я понимаю: «парламенте билл», конечно же, должно значить «парламентский билль». Накажи меня бог, как говорят англичане, если это не так.
В этот момент вошел хозяин. Атос подозвал его.
— Этот билль издан парламентом? — спросил он по-английски.
— Да, милорд, настоящим парламентом.
— Как — настоящим парламентом? Разве есть два парламента?
— Друг мой, — вмешался д'Артаньян, — так как я не понимаю по-английски, а мы все говорим по-испански, то давайте будем говорить на этом языке. Это ваш родной язык, и вы, должно быть, с удовольствием воспользуетесь случаем поговорить на нем.
— Да, пожалуйста, — присоединился Арамис.
Что касается Портоса, то он, как мы сказали, сосредоточил все свое внимание на свиной котлете, весь поглощенный тем, чтобы очистить косточку от покрывавшего ее жирного мяса.
— Так вы спрашивали?.. — сказал хозяин по-испански.
— Я спрашивал, — продолжал Атос на том же языке, — неужели существуют два парламента — один настоящий, а другой не настоящий?
— Вот странность! — заметил Портос, медленно поднимая голову и изумленно глядя на своих друзей. — Оказывается, я знаю английский язык! Я понимаю все, что вы говорите.
— Это потому, мой дорогой, что мы говорим по-испански, — сказал ему Атос со своим обычным хладнокровием.
— Ах, черт возьми! — воскликнул Портос. — Какая досада! А я-то думал, что владею еще одним языком.
— Когда я говорю «настоящий парламент», сеньоры, — начал хозяин, — то я подразумеваю тот, который очищен полковником Приджем.
— Ах, как хорошо! — воскликнул д'Артаньян. — Здешний народ, право, не глуп. Когда мы вернемся во Францию, нужно будет надоумить об этом кардинала Мазарини и коадъютора. Один будет очищать парламент в пользу двора, а другой — в пользу народа, так что от парламента ничего не останется.
— Кто такой этот полковник Придж? — спросил Арамис. — И каким образом он очистил парламент?
— Полковник Придж, — продолжал объяснять испанец, — бывший возчик, очень умный человек. Когда он еще ездил со своей телегой, он заметил, что если на пути лежит камень, то гораздо легче поднять его и отбросить в сторону, чем стараться переехать через него колесом. Так вот, из двухсот пятидесяти одного человека, составлявших парламент, сто девяносто один мешали ему, и из них могла опрокинуться его политическая телега.
Потому он поступил с ними так же, как раньше поступал с камнями: взял и попросту выбросил из парламента.
— Чудесно! — воскликнул д'Артаньян, который, будучи сам умным человеком, глубоко ценил ум везде, где только его встречал.
— И все эти выброшенные им члены парламента были сторонниками Стюартов? — спросил Атос.
— Ну конечно, сеньор, и, вы понимаете, они могли выручить короля.
— Разумеется! — величественно заметил Портос. — Ведь они составляли большинство.
— И вы полагаете, — сказал Арамис, — что король согласится предстать перед подобным трибуналом?