Двадцать один год
Шрифт:
– Лили, тебе это интересно? Вот уже сейчас? Да ты далеко пойдешь. Петуния, убери Маркса на место.
Зло сопя, сестра влезла на стул.
– Мама! – воскликнула вдруг она. – Как Лили достала книжку? Тут ведь так высоко!
Мама нахмурилась, задумалась. Лили поспешила объяснить:
– Я захотела, и книжка прилетела ко мне.
– Ты что врешь? – Туни даже со стула спрыгнула зло.- Мам, почему ты её не накажешь? Она же врет, врет и не краснеет!
– У Лили просто богатая фантазия. Не быть же ей такой серостью, как ты. Ступай на кухню и не смей ябедничать отцу.
У Туни задрожала губа, она всхлипнула и выбежала из
Прошло несколько месяцев. Лили вела себя, как обычно: готовилась к школе, поступила петь в церковный хор – регент нашел у нее «очаровательной нежности сопрано». В Рождество она в светлом платье хористки пела на службе гимны, прихожане смотрели на нее, как на ангела. И она сама чувствовала себя ангелом, готовым воспарить в кружевное зимнее небо.
Новая неприятность случилась в феврале. Трейси Файерс, соседской девочке, ровеснице Лили, подарили на день рождения белую мышку. Лили тоже выпрашивала у родителей такой подарок, но они, обычно исполнявшие малейшее желание любимой дочери, на сей раз отказали ей: Туни боялась мышей до истерики.
Итак, февральским ветреным утром вскоре после дня рождения Трейси Лили уныло жевала тосты с сыром. Ужасно обидно, когда чего-то не получаешь из-за чужой прихоти. Если бы Туни не боялась грызунов – что их бояться, таких маленьких? – у Лили была бы собственная мышка, которой можно сыпать зернышки, учить её влезать на лесенку в клетке, гладить по белой шерстке… В задумчивости девочка погладила край белой чашки.
Сначала она не поняла, из-за чего так раскричалась Петуния и почему у родителей сделались перекошенные лица. Только почувствовала под рукой вместо гладкого края чашки – теплую шерсть. Опустила глаза: на блюдечке, на месте чашки, топталась и озиралась белая мышь.
Лили засмеялась и захлопала в ладоши. Туни, голося, вскочила на табуретку:
– Мама! Убери это, выкинь! Папа! Она ведьма, ведьма!
Сестра тыкала в Лили пальцем и рыдала. Младшая испуганно прикрыла мышку руками.
– Сойди с табуретки, - сухо бросила мать Петунье. Та, всхлипнув, слезла. Отец отвел руки Лили, целуя её пальчики. Девочка огорченно вздохнула: вместо мышки на блюдце опять стояла чашка.
Туни глядела на сестру с суеверным ужасом.
– Таких, как ты, нужно сжигать на костре… При рождении… Ай!
Мать влепила Петунии пощечину, грубо схватила за руку и выволокла вон. Отец прижал к себе младшую, та горестно прошептала:
– Пап, я виновата?
– Конечно, нет. Ты ведь не хотела никого пугать. Это случайно получилось, да?
– Не случайно. Я думала о мышке.
– Мы купим тебе мышку.
– А Туни?
– Она большая, может уже держать себя в руках. Только ты постарайся, чтобы никто из посторонних не увидел того, что ты умеешь. Этого не поймут. А ты у нас самая лучшая, самая чудесная девочка.
========== Глава 2. Странности. Соседи ==========
Наверное, родители надеялись, что больше непонятных случаев с младшей дочерью не будет – или она сумеет сделать так, чтобы их не было. Увы! Необъяснимое происходило чаще – может, и потому, что Лили в душе ждала чего-то особенного, разбивающего привычные события, врывающегося из сказки. Вечное ожидание чуда она, вероятно, унаследовала от матери. Но у той оно не приводило к летающим книгам, чашкам, превращающимся в мышей, или танцующим цветам. Каждый раз, когда происходила «странность», Лили чувствовала непонятную радость, словно бы взлетала над землей. И однажды действительно взлетела.
Эвансы всей семьей гуляли на детской площадке, в парке, опоясывающем и отделявшем от фабричного благополучный район Коукворта. Место было безлюдное: горожане перестали ходить сюда лет десять назад, когда близ детской площадки случилось убийство из ревности. Эвансы же были люди без предрассудков, а уединенное место было им необходимо: не хотелось, чтобы о младшей девочке судачили.
Туни и Лили захотели покататься на качелях, взобрались, и отец принялся их раскачивать. Руки у него были сильные, размах вышел большой; девочки, взмывая над землей, повизгивали от радости и страха, как вдруг Лили почувствовала, что парит. Она летела, без всякой опоры держась в воздухе; рыжие кудри и розовая юбочка развевались по ветру, а кроны деревьев задевали подошвы желтых сандалет. Потом словно кто-то подхватил её и мягко опустил вниз, в объятия отца.
Тот прижал дочку так, что стало больно. Из-за его плеча Лили увидела меловые лица мамы и Туни. Розу слегка пошатывало.
– Никогда больше… Никогда так не делай, - мама опиралась на качели, боясь упасть. Сестра глядела осуждающе.
Жизнь Эвансов становилась все более замкнутой: они перестали ходить вместе в гости, не зазывали никого в дом и старались не появляться в людных местах. Лили инстинктивно понимала, что родители боятся за нее, чувствовала себя виноватой перед ними и оттого начала немного их чуждаться. Она теперь подолгу гуляла в саду одна или уходила из дому и бродила в Коуквортском парке. Сначала родители ругали её, наказывали, но затем смирились и только старались отправить Петунию присмотреть за ней.
Гулять с Петунией было неинтересно. В одиночестве Лили позволяла произойти всем странностям, какие только приходили ей в голову. Она скоро поняла, что может допускать или не допускать, чтобы веревка становилась зонтиком, а кукла прилетела прямо к ней в руки. Достаточно было её желания, чтобы кошка начала кувыркаться или птичка села ей на плечо – но если Лили не хотела, то ничего не случалось. Словом, девочка училась обращаться с подарком, сделанным природой.
Петуния только мешала. Сестра по-прежнему до слез боялась «странностей» Лили и при малейшем намеке на них кричала: «Перестань, мама запретила тебе!» Вопли и плач Туни казались чем-то глупым, далеким, досадным, но, в сущности, безобидным. Так что Лили недолго боялась и стеснялась сестры.
Упражнения в парке пошли на пользу: в присутствии родителей подозрительного не случалось, Петунию они не очень слушали. Корка изоляции, выросшая вокруг семьи Эвансов, постепенно истончалась. Вновь начались походы по гостям и пикники с друзьями. В положенный срок родители без боязни отпустили Лили в школу.
Два с половиной года спустя.
– До которого раза нужно прощать ближнего? – мисс Дэск сверлила взглядом Стива Паркинга, а тот вжимался в спинку стула. Ответа он не помнил и боялся, что опять оттаскают за уши. Мисс Дэск, сухопарая женщина в тяжелых очках, даже в мае носившая строгие шерстяные костюмы, считала себя глубоко верующей, но на деле библейские догмы почитала выборочно. Напрочь забывая слова Христа о неосуждении, она без устали доказывала, что дети для нее дороже розги.