Двадцать третье февраля
Шрифт:
А то я типа совсем дебил и без его гребаных подсказок не знаю, что и как можно… было бы. Если бы я хоть уловил от Рокс намек, что она готова уже. Да я бы морду наглую ей между ног с вечера, как домой приходил бы, засовывал и до утра не вынимал. Вылизывал и дрочил себе, вылизывал и дрочил. Пусть бы она кайфовала, проливалась мне на язык, ничего бы для себя не просил. Да, бля, боюсь, что первый раз мне себя и трогать не пришлось бы. Спустил бы, только вкуса ее хапнув. Только убедившись, что в порядке она там полностью, сунулся бы сначала пальцами.
Руки прямо на руле скручивало, аж скрип
Я трижды застревал на светофорах, пока сигналить не начинали, ошалевший от этих фантазий пополам с внутренними метаниями. Это же, сука, натура человеческая. Чего себе больше всего запрещаешь, того сильнее и хочется. И до дома доехал, само собой, с таким штырем железным в штанах и посиневшими яйцами, что хоть башкой в стену бейся. Вот и сидел, распахнув дверцу, чтобы пробрало как следует холодом и притушило все это безобразие. И четко осознавал – больше терпеть НЕ МОГУ. Это *баный предел. Если медвежата спят сейчас, то усажу мою погремушку прямо на стол в кухне и, если не пошлет тут же на хер, вылижу до блеска, бля. От предвкушения вкуса во рту высохло, как в пустыне.
– А ну-ка, сука, в руки себя взял! – приказал сам себе и тут же башкой мотнул. Ну да, самое-то оно сейчас – взять себя в руки. Довел себя до такого, что сожму разок – и спущу. Успокоился, да.
Но, как увидел выскочившую навстречу Рокс, стало совсем худо. Я тряпки этой шелковой на ней будто и не замечал. Стоит передо мной голая, соски торчком, глаза блестят, и пахнет. Пахнет, аж в башке мутится. Смертушкой моей от инфаркта пахнет. Глаза за пару вдохов похотью багровой заволокло. Не сбежал бы тут же – распял бы ее у стены. Ведь уже одна распоследняя извилина в башке работала, и та в полсилы. Остальные в стояк перетекли и выпрямились. Срочно передернуть, пока жену родную не растерзал просто!
Появление Рокс в душе и ее приказ вкупе с прикосновением стали последней каплей. Приговором. Все, п*здец, сдаюсь. Ей сдаюсь. Если сдохну, пока она играться будет, то и хрен с ним.
Ладонь между лопаток как каленым железом прожгла. Сквозь кожу, мышцы, кости, прямиком на сердце клеймо ее обладания. Руками скользнула по плечам, спине, а у меня весь загривок дыбом, кожа как в огне. Лбом уперся в стену, глаза до искр зажмурил. В паху узлами свело. Поясницу гнуло, будто я шлюха, сто лет нетраханая, готовая подставляться. Член зашлепал по животу, протекая безбожно. Пальцы Рокс прошлись по ягодицам, сжали мошонку, и я зубы чуть не раскрошил, рев сдерживая. Секунда – и подошло. Тронь-дунь-плюнь на головку – и кончу. А уж когда она ртом… языком… прямо туда… Накрыло… Ослеп… Не соображал… Ни рук, ни ног, ни башки – вообще тела всего не ощущал. Только там, где она бесстыдно ласкала меня, все сосредоточилось. Обжигающий язык, горячий бархат. Скользкое немыслимо порочное вторжение. Все сладко-конвульсивно сжалось, но тут же и расслабилось… приветствуя, желая…
Ничего такого раньше… И близко
От каждого оглаживания ее языка у меня в промежности тянуло. Не привычные жесткие мышечные спазмы, как при стимуляции головки, а мягкие, но мощнейшие волны, что прокатывались по всем нервам. Растягивали их и так же мягко сокращаться заставляли. Мягко, но это реально убивало. Яйца в огне. Пальцы и на руках, и на ногах скрючивает. Голова горит и гудит. Всего дергает, как паралитика. Позвоночник гнет, по нему лава рекой. Задница сама собой оттопыривается в поисках большего. Какой там уже к *баной матери стыд или самцовое возмущение! Я готов стоять так, раскорячившись и подставляясь под все, что Рокс захочет сотворить, до тех пор, пока сердце не остановится и замертво не рухну. А до этого, кажись, пара вдохов.
– Давай, гризли, давай! – повелительный шепот прошелся по обласканным местам, и исчезло давление на члене, наличие которого осознал только сейчас, когда оно пропало, и внезапно разорвало всего. Мотало, швыряло, в пыль расхреначивая. Горло драло от рева. Колени подрубило, рухнул на кафель, слепой, глухой, продолжающий еще дергаться, как под током.
– Живой, медведина? – хрипло спросила Рокс, и только сейчас меня как подкинуло.
– Медвежата! – Я же орал тут, как *бнутый! Наверняка перепугал их бедных!
– Тш-ш-ш! – вцепилась мне в плечи погремушка, удерживая на полу. – Их тут нет, все нормально.
– Что? Как нет?
– Они в бабулиной половине с Боевыми.
Я лупал проясняющимися зенками, усваивая информацию. Мы одни. Дети в порядке. Под присмотром. А мы с Рокс одни. Одни. И она меня хочет. От этого у меня опять встал. За пару вдохов.
– Ско… сколько у нас времени? – прокаркал, разворачиваясь к ней и затягивая на себя.
– Ох! – всхлипнула Рокс, как только я заставил ее проехаться по моему стволу. Мокрая, жаркая, голодная, как и я. – Не… несколько часов точно.
– Мало, – рыкнул, вминая ее в себя сильнее и жадно целуя в шею.
– До постели всяко доберемся, – прерывисто хохотнула жена, вгоняя ногти мне в затылок и откидывая покорно голову.
– На хер постель… – подхватился вместе с ней и чуть не вынес плечом дверь в душевую кабину, вываливаясь наружу.
Рванул полотенца с держателя, швырнул их кучей на пол.
– Яр! – взвизгнула Рокс, которую я стремительно плюхнул, почти уронил поверх них. Подхватил под колени, развел ноги. Дал себе пару секунд полюбоваться ослепительно-розовым роскошным пиршеством и упал лицом между ними. Накрыл ее естество прямо открытым ртом, присосался, хапая ее пряный вкус и запах алчно, ошалело. Терся щеками, носом, подбородком, кайфуя и уделывая все лицо в ее влагу. Помечая заново ее собой, а себя ею.
– О-о-ох, подарочек, смотрю, зашел, – сломавшимся голосом пробормотала Рокс.
И на этом все. Я очутился дома, а она могла только стонать и кричать.
Праздник удался.
Конец