Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)
Шрифт:
— Каких двуногих?
— Диких.
— Диких! — повторил капитан иронично. — А почему вы удивляетесь, господин профессор, что, ступив на землю, вы встретили на ней диких людей? Где же их нет? И к тому же разве те, которых вы называете дикими людьми, хуже других?
— Но, капитан…
— Что касается меня, милостивый государь, я их встречал повсюду.
— Во всяком случае, — ответил я, — если вы не желаете их видеть у себя на борту «Наутилуса», то вам необходимо принять необходимые меры.
— Успокойтесь, господин профессор, нам не придется тревожиться.
— Однако их очень много.
— Сколько же вы их насчитали?
— По крайней мере человек сто.
— Господин Аронакс, — ответил капитан Немо, снова опуская руки на клавиши органа. — Если бы все туземцы Папуа собрались бы на этом берегу — и тогда «Наутилусу» нечего было бы опасаться их нападения.
Пальцы капитана забегали по клавишам органа, я заметил, что они ударяли только по черным косточкам, что придавало мелодии особый шотландский оттенок. Вскоре он всецело погрузился в мир звуков и, по-видимому, забыл о моем присутствии.
Я вышел на палубу. Наступила ночь, и, как обычно в южных широтах, внезапно. Я уже не мог различить острова Гвебороар. Но многочисленные огни по берегу свидетельствовали, что туземцы не думали его покидать.
Я оставался один в течение нескольких часов, вначале думая лишь о туземцах. Я уже их не боялся, твердая уверенность капитана властно меня успокоила, и я стал любоваться великолепной тропической ночью. Созвездия зодиака через несколько часов должны были осветить Францию, и мои мысли перенеслись туда. Луна мягко сияла на небе, окруженная звездами. Около полуночи я ушел в свою каюту и спокойно заснул.
Ночь прошла без приключений. Вероятно, дикари опасались странного чудовища на волнах. Они не решались к нему приблизиться, хотя надо заметить, что на палубе не было ни души и люк был открыт.
На следующий день, 8 января, я вышел на палубу в шестом часу утра. «Наутилуса» окутывал утренний туман; однако он вскоре рассеялся, и остров — сначала его берег, а затем и горы — стал виден.
На его берегу толпились туземцы в значительно большем числе, чем накануне; их было человек пятьсот или шестьсот. Некоторые из них, пользуясь отливом, ступая по кораллам, подошли к «Наутилусу» на два кабельтовых. Их можно было ясно различить. Это были настоящие папуасы, красивое племя, отличающееся атлетическим ростом, широким возвышенным лбом, толстым, но неприплюснутым носом и белыми зубами. Их пушистые, выкрашенные красной краской волосы резко отличались от цвета их кожи, черноватой и блестящей, как у нубийцев. В мочках их ушей, разрезанных и растянутых, вставлены были костяные пластинки. Все дикари были наги. Среди них я заметил несколько женщин, которые были одеты в настоящие кринолины из травы, идущие от бедер до колен и поддерживаемые поясом из растительных волокон. Некоторые начальники носили на шее украшения вроде полумесяца и ожерелья из красных стеклянных бус. Все почти были вооружены стрелами, луками, щитами и имели на плечах что-то похожее на сети, где лежали круглые камни, которые они ловко метали своими пращами.
Один из начальников, находившийся ближе к «Наутилусу», внимательно нас рассматривал. Должно быть, это был «мадо», из высшего класса, так как он драпировался в циновку из банановых листьев, украшенную цветными лоскутьями.
Я бы мог легко убить этого туземца, неподалеку от меня стоявшего, но счел за лучшее ожидать враждебных действий с их стороны. При встрече с дикарями европейцу никогда не следует нападать, а только обороняться.
Туземцы продолжали приближаться к «Наутилусу». Было слышно, что они часто повторяют слово «ассаэ», и, судя по их жестикуляциям, они приглашали меня сойти к ним, но я счел благоразумным не пользоваться этой любезностью.
К одиннадцати часам утра, с началом прилива, дикари возвратились на берег, где их поджидала значительно увеличившаяся толпа.
От нечего делать я стал ловить драгой раковины, зоофитов и морские растения. На следующий день, согласно решению капитана Немо, «Наутилус» должен был выйти в открытое море.
— Дикари, — обратился, подойдя ко мне, Консель, — вовсе не так злы, какими показались.
— Однако они людоеды, мой милый, — ответил я.
— Можно быть людоедом и в то же время честным человеком, — ответил Консель, — так же как обжорой и честным человеком. Одно не исключает другого.
— Я готов согласиться с тобою, что это честные людоеды и что они честно пожирают своих пленников, но так как я не имею ни малейшего желания быть съеденным даже честно, то буду их остерегаться, тем более что капитан Немо не принимает никаких мер предосторожности. А теперь примемся за работу.
Мы усердно занялись ловлей морских произведений, но преимущественно животного царства, хотя ничего редкостного не нашли. Драга пополнялась медвежьими усиками, арфами, весьма красивыми марто. Как-то раз, когда Конселю удалось вытащить в драге большое количество раковин, я, едва выхватив одну из них, весьма меня заинтересовавшую, испустил настоящий крик конхилиолога, самый отчаянный крик, когда-либо вылетавший из человеческого горла.
— Что случилось с господином профессором?! — воскликнул испуганный Консель. — Не укусил ли кто господина профессора?
— Нет, любезный, но тем не менее я охотно бы пожертвовал пальцем за свою находку.
— Какую находку?
— За эту раковину, — ответил я, указывая на предмет своего торжества.
— Это простая пурпурная олива, принадлежит к роду олив, группе гребенчатожаберных, к порядку брюхоногих, к отделу моллюсков.
— Да, Консель; но, вместо того чтобы сворачиваться справа налево, эта олива сворачивается обратно.
— Возможно ли это?
— Да, мой друг, это — левша.
— Раковина-левша? — повторил, весь в изумлении, Консель.
— Посмотри на ее завиток.
— Господин профессор может мне поверить, — сказал Консель, беря в руки драгоценную раковину, — что я никогда в жизни не испытывал такого волнения, как в эту минуту.
Я с Конселем погрузился в созерцание нашего сокровища, которое предназначалось для обогащения Парижского музея, как вдруг камень, пушенный одним из туземцев, раздробил драгоценный предмет в руках Конселя.
У меня вырвался крик отчаяния. Консель схватил ружье и стал прицеливаться в дикаря, который шагах в десяти от него размахивал своей пращицей. Я хотел его остановить, но он успел выстрелить и разбил браслет из амулетов, украшавший руку туземца.
— Консель! — воскликнул я. — Консель!
— Разве господин профессор не видел, что он первый на меня напал?
— Раковина не стоит жизни человека.
— Негодяй! — не унимался Консель. — Лучше бы он раздробил мне плечо!
Консель искренне негодовал. Между тем положение изменилось. До двадцати пирог окружали «Наутилус». Эти пироги, выдолбленные из стволов деревьев, длинные и узкие, отлично держались на воде, и, для того чтобы они не опрокидывались, у них с каждого борта устроены были балансиры из бамбукового дерева.