Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)
Шрифт:
Его термометр непосредственно сообщался с различными слоями вод и точно указывал их температуру. «Наутилус», пользуясь резервуарами для увеличения своей тяжести и наклонными плоскостями, направляющими его движение под углом к морскому дну, последовательно достигал глубины трех, четырех, пяти, семи и даже десяти тысяч метров. Окончательный результат опытов определил температуру вод на глубине в тысячу метров под всеми широтами совершенно одинаковой, и именно — в четыре с половиной градуса.
Я с большим любопытством следил за этими опытами. Капитан Немо занимался ими с истинной страстью. Я не раз задавал себе вопрос: с какой целью производит он эти наблюдения? Чтобы принести пользу человечеству? Это невероятно, потому что не сегодня-завтра труды его должны погибнуть вместе с ним в неизвестном море. Быть может, он передаст мне все добытые им результаты?.. Тогда следовало допустить, что моему подневольному путешествию настанет конец, а этого-то и не предвиделось.
Утром 15 января капитан Немо, разгуливая со мной по палубе, обратился ко мне с вопросом: знаю ли я о различиях плотности морской воды.
Я ответил отрицательно.
— Мною произведены наблюдения, — заявил он, — и я ручаюсь за их точность.
— Эти наблюдения весьма интересны, — ответил я, — но «Наутилус» совсем отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли.
— Вы правы, господин профессор, — сказал он после нескольких минут размышления, — это отдельный мир. Для Земли он — одна из планет, обращающаяся вместе с нею вокруг Солнца. Да, она никогда не узнает о трудах ученых на Сатурне и Юпитере. Но так как случай связал наши существования, то я могу сообщить вам результаты наших наблюдений.
— Я вас слушаю, капитан.
— Что морская вода плотнее пресной, это, конечно, вам известно, но эта плотность изменяется. Если мы плотность пресной воды примем за единицу, то плотность воды Атлантического океана равна будет одной целой двадцати восьми тысячным, а воды Тихого океана равна одной целой двадцати шести тысячным, и для воды Средиземного моря равна одной целой тридцати тысячным.
«А, — подумал я, — он опускался и в Средиземное море».
— Для вод Ионического моря, — продолжал капитан, — их плотность — одна целая восемнадцать тысячных, а для Адриатического моря равна одной целой двадцати девяти тысячным.
Ясно, что «Наутилус» не избегал европейских морей, и у меня мелькнула надежда, что он привезет нас, может быть и скоро, к более цивилизованным континентам. Несомненно, что Нед Ленд с большим удовольствием выслушает мое сообщение об этом.
В течение нескольких дней мы занимались производством различных опытов по определению солености морских вод на разных глубинах, их электризации, цвета и прозрачности, причем капитан Немо выказал замечательную наблюдательность.
Затем прошло несколько дней, в течение которых я его не видел и снова оставался одиноким.
16 января «Наутилус» остановился и, казалось, уснул на глубине нескольких метров. Электрические аппараты не действовали, винт не работал, а судно было предоставлено на произвол течения. Я был уверен, что экипаж занимается внутренними исправлениями, необходимыми для восстановления изумительной скорости хода судна.
Мои товарищи и я стали невольными свидетелями одного весьма любопытного зрелища. Ставни салона хотя были и открыты, но так как маяк «Наутилуса» не светился, то вокруг в воде царила глубокая темнота. Грозовое небо, покрытое густыми облаками, весьма слабо освещало верхние слои океана.
При этих условиях я наблюдал море, и самые большие рыбы представлялись мне едва заметными тенями, как вдруг «Наутилус» осветился полным светом. С первого раза мне показалось, что это проник в жидкую массу электрический свет маяка, но оказалось, что я ошибся, и после короткого наблюдения понял свою ошибку.
«Наутилус» плыл в слоях воды, освещенных фосфорическим светом, который казался еще ослепительнее среди окружавшей его темноты. Этот свет происходил от мириад светящихся микроскопических животных, свет которых становился интенсивнее от их прикосновения к металлическому корпусу корабля. Тогда посреди этих сиявших слоев я заметил вспышки, похожие на блеск расплавленного свинца, льющегося из пылающего горна, или на металлические массы, раскаленные добела, так что некоторые менее яркие полосы казались как будто в тени, хотя в огненном пространстве, по-видимому, не должно было быть никаких теней. Однако это не были равномерные, спокойно льющиеся лучи нашего обыкновенного освещения. Тут была особая сила и необыкновенное движение. В этом свете чувствовалась жизнь.
Действительно, это было скопление бесчисленных морских инфузорий, настоящих шариков из прозрачного студенистого вещества, снабженных нитеобразным щупальцем. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч. Свет их удваивается вследствие особого отблеска, который замечается у медуз, морских звезд и у прочих зоофитов, насыщенных жировыми органическими веществами и, быть может, слизью, выбрасываемой рыбами.
В течение нескольких часов «Наутилус» плыл по этим блестящим волнам, и наше восхищение еще более возросло, когда мы увидели больших морских животных, которые резвились, как саламандры. Здесь, среди этого холодного огня, я увидел красивых и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, истиофор, длиной три метра, настоящих предвестников ураганов, страшных меч-рыб, которые ударялись в окна салона. Затем появились более мелкие рыбы; разнообразные балисты, скакуны-скомбероиды и сотни других, мелькавших в светящейся атмосфере.
Было что-то чарующее в этом ослепительном зрелище. Быть может, какие-либо особые атмосферные условия вызывали интенсивность этого феномена? Может быть, на поверхности океана разразилась гроза? Но на этой глубине «Наутилус» не чувствовал ее ярости и только тихо покачивался среди спокойных вод.
Мы продолжали свое плавание, беспрестанно восхищаясь каким-нибудь новым чудом. Консель рассматривал и классифицировал всех этих зоофитов, членистоногих, моллюсков, рыб. Дни быстро проходили, и я уже перестал их считать. Нед, по своему обыкновению, старался разнообразить монотонную жизнь на корабле. Мы жили в своей раковине, как настоящие улитки, и я заверяю, что весьма легко превратиться в улитку.
Такое существование нас не тяготило и казалось естественным. Мы забыли о том, что существует иная жизнь на поверхности земного шара, как вдруг одно совершенно неожиданное событие напомнило нам о странности нашего положения.
18 января «Наутилус» находился под 105° долготы и 15° южной широты. Погода стояла бурная, море шумело и волновалось. Дул сильный восточный ветер. Барометр, понижавшийся несколько дней, предвещал борьбу стихий. Я вышел на палубу в ту минуту, когда шкипер определял часовой угол. Я ожидал повторения его обычной фразы, но он произнес что-то другое на непонятном для меня языке. Почти тотчас же появился капитан Немо с подзорной трубой в руках и стал осматривать горизонт.