Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)
Шрифт:
— Можно проникнуть в это отверстие?
— Нет, ни подняться, ни спуститься в это отверстие нельзя. По внутренним стенам можно взобраться футов на сто, но выше они сужаются в виде свода и потому непроходимы.
— Я вижу, капитан, что природа вам всегда и везде оказывает услуги. Вы вполне в безопасности на этом озере, и никто, кроме вас, не знает о его существовании. Но для чего вам убежище? Разве «Наутилус» нуждается в гавани?
— Как в тихой пристани, нет, господин профессор, но ему необходимо электричество для движения, элементы для производства электричества; ему нужен натрий для элементов, уголь для добывания натрия и каменноугольные копи для добывания угля. А именно здесь море скрывает целые леса, но со времен геологических эпох эти леса давным-давно минерализовались, превратившись в каменный уголь, и служат мне неисчерпаемым рудником.
— Следовательно, ваши люди, капитан, работают здесь в качестве рудокопов?
— Совершенно верно. Эти копи простираются под волнами, как шахты Ньюкасла. Здесь мои люди, одетые в скафандры, с кирками и заступами в руках добывают уголь, и таким путем я избегаю необходимости обращаться к копям на земле. Когда я сжигаю уголь, чтобы добыть натрий, дым, выходящий из кратера горы, придает ей вид действующего вулкана.
— И мы увидим ваших товарищей за работой?
— На этот раз нет, я спешу продолжить кругосветное путешествие. Сегодня я ограничусь имеющимся здесь у меня запасом натрия. Наша остановка поэтому продлится не более суток, то есть времени, необходимого для погрузки. Если вы, господин Аронакс, желаете осмотреть эту пещеру и обойти маленькую лагуну, то воспользуйтесь этим днем.
Я поблагодарил капитана и отправился к своим товарищам, которые еще не выходили из своей каюты. Я предложил им следовать за мной, не говоря им, где они находятся. Мы вышли на палубу. Консель, который ничему не удивлялся, находил вполне естественным — уснуть под волнами и проснуться под горой. Но у Неда Ленда упорно засела мысль — не имеет ли эта пещера где-нибудь выхода. После завтрака, часу в десятом, мы вышли на крутой берег.
— Вот мы снова на земле! — воскликнул Консель.
— Я не считаю это землей, — возразил канадец, — не говоря уже о том, что мы не на ней, а под ней.
Между подошвами крутых стен и водами озера находился песчаный берег шириной не более пятисот футов. По этому плоскому берегу легко было обойти вокруг жидкости. Но подошва высоких стен представляла весьма неровную местность; повсюду грудами лежали в живописном беспорядке вулканические обломки и огромные куски пемзы. Все эти разбросанные массы от действия подземного огня были покрыты глянцевитой эмалью и блестели электрическим светом, расточаемым маяком. Блестящая пыль, поднятая нашими ногами, взлетала, как множество искр.
Мы вскоре дошли до извилистых входов, настоящих уступов, позволявших подниматься мало-помалу; идти посреди конгломератов, ничем не связанных между собой, приходилось весьма осторожно, потому что ноги скользили по стекловидным трахитам, состоявшим из кристаллов полевого шпата и кварца.
Вулканическое происхождение этой огромной впадины подтверждалось на каждом шагу. Я обратил на это внимание моих товарищей.
— Вы теперь можете себе представить, — добавил я, — что происходило здесь, когда внутренность вулкана наполнялась кипящей лавой, и уровень этой раскаленной жидкости поднимался до самого отверстия кратера, как расплавленный металл внутри горна.
— Я отлично себе это представляю, — ответил Консель. — Но быть может, господин профессор знает, почему великий плавильщик остановил свои работы и каким образом произошло, что горнило обратилось в спокойное озеро?
— Вероятно, потому, что катастрофа пробила ниже уровня океана отверстие, послужившее проходом для «Наутилуса». Когда воды Атлантического океана устремились во внутренность вулкана, произошла ужасная борьба между двумя стихиями, кончившаяся победой Нептуна. С тех пор прошли века, много веков, и затопленный вулкан образовал озеро.
— Прекрасно! — воскликнул Нед Ленд. — Я удовлетворяюсь этим объяснением, но, имея в виду нашу главную цель, очень сожалею, что этот прорыв не произошел выше морского уровня.
— Но если такой проход не был бы подводным, — заметил Консель, — то и «Наутилус» не имел бы возможности проникнуть в него.
— А я добавлю, Ленд, — вскричал я, — что тогда воды не проникли бы во внутренность вулкана, и он, быть может, продолжал бы действовать до сих пор. Следовательно, ваши сожаления напрасны.
Мы продолжали подыматься. Уступы становились все круче и круче. Иногда их пересекали глубокие трещины, через которые приходилось переходить. Местами же приходилось обходить низко спустившиеся своды. Мы пробирались на коленях, ползали на животе. Благодаря силе канадца и ловкости Конселя удалось преодолеть все препятствия.
На высоте примерно тридцати метров свойства почвы изменились, но она продолжала оставаться по-прежнему весьма неудобной для ходьбы. Конгломераты и трахиды сменились черными базальтами; здесь они расстилались скатертью на шероховатой от застывших пузырей почве; местами встречались колоннады правильных призм, и одна из таких колоннад, поддерживая заплечье огромного свода, представляла собой удивительный образец естественной архитектуры. Между базальтами извивались длинные потоки охладевшей лавы, инкрустированной смолистыми полосами; кое-где расстилались широкие ковры серы. В верхнем кратере был светлый день, проникшие через отверстие яркие солнечные лучи обливали своим неопределенным светом все эти вулканические извержения, навсегда похороненные в недрах потухшего вулкана. Однако вскоре наш подъем на высоте почти двухсот пятидесяти футов был задержан непреодолимыми препятствиями. Внутренний выгиб поднимался сводом, и восхождение должно было перейти в прогулку вокруг озера. Здесь царство растительности начинало уже вступать в борьбу с минеральным.
Несколько кустов, даже деревьев, выступали из извилин стены. Я заметил несколько молочайников, из которых вытекал ядовитый сок. Гелиотропы не способны были оправдать свое имя, потому что солнечные лучи никогда не достигали до них, и они печально опускали свои ветки с полуотцветшими и почти лишенными запаха цветами. Там и сям несколько маргариток робко поднимались под защитой длинных листьев алоэ, но эти маргаритки были жалки и болезненны.
Между потоками лавы попадались маленькие фиалки, еще не потерявшие легкого запаха, и признаюсь, я с наслаждением нюхал их. Запах — душа цветка, и, увы, морские цветы, эти великолепные водоросли, не имеют души!
Только мы подошли к группе драконовых деревьев, крепкие корни которых раздвигали расселины скал, как внезапно Нед вскрикнул:
— Господин профессор, улей!
— Улей! — воскликнул я, не доверяя его словам.
— Да, улей, — повторил канадец, — и вокруг него жужжат пчелы.
Я подошел и с изумлением увидел следующее. В дупле драконового дерева копошились тысячи этих насекомых, столь обычных на всех Канарских островах, где продукция их особенно ценится.
Канадец, понятно, пожелал воспользоваться медом, и было бы весьма нелюбезно с моей стороны этому воепрепятствовать. Мы помогли ему собрать кучу сухих листьев, смешали их с серой. Он зажег кучу искрой от своего огнива и стал выкуривать пчел. Мало-помалу жужжание стихло, пчелы покинули улей, оставив нам в добычу несколько фунтов душистого меда. Нед Ленд наполнил им свою сумку.