Двадцатые
Шрифт:
Младший. Металловед
Ну и в завершение разговора о «младших» расскажу еще об одном «сынке», самом высокопоставленном в Московской горной академии.
Сергей Иванович Губкин родился в Петербурге 27 августа 1898 г. в семье учителя Ивана
Иван Михайлович Губкин с женой, Ниной Павловной Губкиной, в девичестве Калиновской, потомственной ставропольской казачкой.
Все первые годы его жизни отцу, который, наконец, дорвался до дела, о котором мечтал годами, было не до сына – и вину за это академик Губкин ощущал, похоже, всю жизнь.
А биографию сына судьба как будто специально закручивала так, чтобы мучить отца угрызениями совести.
Сергей окончил гимназию и поступил на кораблестроительное отделение Петроградского политехнического института в том самом 1917 году, когда привычная жизнь сначала рухнула, потом как-то удержалась в немыслимом кульбите, чтобы за этим еще раз рухнуть и уже просто сорваться в пике.
В том, что случилось, родители винили только себя.
Как вы помните, в 1917-м Ивана Михайловича Временное правительство отправило в годичную командировку – учиться нефтяному делу в Северо-Американские Соединенные Штаты. В конце года Нина Павловна с дочерью уехала на родину, в Ставрополь, в надежде переждать у родни тяжелые времена. Сергей, только-только ставший студентом, ехать отказался и остался в Питере.
Тогда мать решила действовать через отца, и написала мужу в Штаты. Получил недвусмысленную телеграмму от Ивана Михайловича, Сергей не посмел противиться отцовской воле и уехал к матери. Там его и мобилизовали в Белую армию, во врангелевские Вооруженные Силы Юга России.
После этого сын как в воду канул – ни слова, ни полслова, ни передачки, ни весточки.
Семья рассыпалась.
Даже после возвращения Ивана Губкина в Советскую Россию он несколько лет не мог увидеться с женой и дочерью.
И.М. Губкин (третий справа) выступает на заседании Главного нефтяного комитета. 1919 год.
Сначала, когда они были «под белыми» - просто ничего не знал об их судьбе и очень боялся, что все погибли. Потом, когда Красная армия взяла Ставрополь, они списались, но вернуться все никак не получалось – сначала была разрушена железная дорога от Ставрополя на Москву, потом ее починили, но пускали только воинские эшелоны.
Иван Михайлович очень торопил жену с возращением, он как будто чувствовал, что эта разлука убивает семью, как будто каждый день вдали друг от друга высасывает жизненные силы из их союза.
В письме от 9 июня 1920 года будущий академик сетует, что Нина Павловна не перебралась в Грозный, где его подчиненные занимались восстановлением нефтедобычи для Республики: «Если бы ты была в Грозном, то теперь уже была бы в Москве». Оправдывается, почему не смог организовать их выезд из Ставрополя: «Председатель Главконефти 3.Н. Доссер не мог поехать к тебе в Ставрополь, потому что его маршрутному поезду не позволили остановиться на Кавказской до следующего дня. Железнодорожная Чр. Ком. потребовала от него, чтобы он немедленно с поездом отбыл раньше. Этим только и объясняется, почему он не мог попасть к тебе в Ставрополь и захватить тебя с собой».
А под конец «нефтяной комиссар» все-таки не выдерживает, и выплескивает накопившееся, признаваясь, что с возвращением семьи «кончится мое бездомное собачье существование. Заработался я до последней степени, изнервничался окончательно… О Сереже не имею никаких сведений и очень волнуюсь. Боюсь за его судьбу. Из Екатеринодара приезжал Вышетравский и ничего утешительного мне не привез. Следов Сережи он не нашел, несмотря на его расспросы и даже публикацию в газетах. Здесь в Центропленбеже мы тоже наводили справки — и без всякого результата».
В конце 1920 года семья Губкиных воссоединилась – но не вся. Судьба Сережи по-прежнему оставалась совершенно неизвестной. В следующем, 1921 году, Иван Михайлович уехал в Баку – там вместе со старым большевиком Серебровским они восстанавливали бакинские промыслы.
Ситуация в освобожденном Баку (где, как мы помним, как раз в то время собирались поступать в Московскую горную академию Тевосян, Емельянов и Апряткин) была отчаянной. Не было ничего – ни оборудования, ни инструментов, ни людей. И тогда Александр Павлович Серебровский, всегда имевший репутацию не признающей авторитетов «забубенной головушки», на свой страх и риск совершает неординарный, можно даже сказать, еретический поступок.
Председатель правления «Азнефти» в Баку, старый большевик А.П. Серебровский.
Во время визита в Турцию на переговоры по поводу установления торговых отношений Александр Павлович неожиданно наносит визит в лагерь бывших врангелевских солдат. Как он писал позже, поступок его был обусловлен весьма логичными резонами. С одной стороны – Советская Республика задыхается без топлива, а бакинские промыслы испытывают дикую нехватку рабочих рук. С другой – а почему бы, пользуясь случаем, и не ослабить белую эмиграцию?
В лагере белоэмигрантов в Константинополе. 1920 год.
Так или иначе, в обратный путь из Константинополя в Баку Серебровский вез пять тысяч подписавших контракт репатриантов. По контракту они обязывались два года отработать на бакинских промыслах, после чего становились свободными людьми и могли ехать куда угодно. Как вспоминал Серебровский: «Мало кто из них захотел потом уехать из Баку, большинство осталось работать на промыслах, многие стали членами партии…».
Встречать бывших врангелевцев на пристань высыпал весь город, репортер местной газеты так описывал новоприбывших: «Тут и типичные поволжские крестьяне, и стройные донские казаки, и калмыки в ухарских с красным околышком казачьих шапках и с красными лампасами на брюках, и смуглые молодцеватые кубанцы…».
Прибывших поселили в бараках для сезонных рабочих. И вскоре туда зачастил рано поседевший мужик в очках, по слухам – большой начальник у большевиков. Он ходил из барака в барак, цепко всматривался в лица и постоянно расспрашивал: «Сережу Губкина не встречали? Круглолицый такой, в очках…».