Двадцатый год. Книга первая

Костевич Виктор

С родителями Кости всё сразу же сложилось замечательно. Отец, Михаил Константинович, почтенный хирург городской больницы, добродушно прощупал Басю многоопытными глазами и, судя по лицу, осмотром остался доволен. Мама, Надежда Владимировна, родом из Луцка, и вовсе выглядела счастливой: сыночек вернулся из Первопрестольной, да не один, а с невообразимой красоты варшавянкой. Хотя «счастливой» – не самое подходящее слово. Скорее – потрясенной. Даже чуточку испуганной, как и отец, что и вовсе показалось странным. Барбара испугать их не могла. Что же тогда испугало? «Тебе показалось», – сказал, смутившись, Константин, когда они с Басей возвращались к себе.

Басин статус при Костиной особе пока не оглашался. Костя, тот с порога был намерен объявить, что Барбара Котвицкая его невеста, и еще по дороге с вокзала рвался показать ей замечательный собор святой Софии. (Как многим русским, ему были свойственны преувеличенные представления об интересе полек к объектам католического культа. Хорошо еще, не предлагал сплясать мазурку, не щелкал каблуками и не целовал по всякому поводу рук.) От объявления невестой Басе удалось его отговорить. Нелегко сказать зачем, так ей хотелось. Но ведь действительно было бы неловко. Словно бы прийти и заявить с порога: «Вы меня впервые в жизни видите, а я скоро стану супругой вашего сыночка, как поживаете, мамочка и батюшка?» За кого ее примут? За польскую авантюристку вроде Марины Мнишек? А вот без лишних слов они всё поняли как надо, сомневаться не приходится. Хорошая скромная девочка, высокообразованная, умная, состоит с их дитятком в прозрачных отношениях и ни на что пока не претендует. Но ежели дитятко руки ее попросит, не откажет. И совсем другое отношение. Восхищенное, искреннее, свободное.

Кому Барбара не пришлась по вкусу, так это Костиному кузену Даниилу, фактически приемному ребенку, росшему в семье с пятилетнего возраста. «Пришлась, пришлась, – успокоил Костя Басю, когда та ночью поделилась опасением. – Он завидует мне, вот и всё».

– А вы знаете, Барбара, – сказал за ужином Костин отец, – почему сей мечтательный юноша отправился именно в Варшаву?

Бывший штабс-капитан смутился. Кузен ухмыльнулся в тарелку. Мать опустила глаза.

– До сих пор теряюсь в догадках.

Вопрос занимал Барбару давно, но спросить у Кости она стеснялась. Между тем если представить себе тогдашнюю ситуацию… Восстановленный, но уже в качестве русского, Варшавский университет в Королевстве популярен не был. Варшавяне со средствами откровенно его бойкотировали, уезжая учиться в Австрию – в Краков или во Львов. Русские преподаватели в нем не задерживались, используя Варшаву лишь как ступеньку в карьере. В девятьсот пятом бойкот университета сделался тотальным, взбудораженные революцией польские студенты en masse повернулись к университету задом, да так что занятия пришлось на пару лет прервать – некого стало учить. Бася помнила: папа стиснув зубы, остался на службе, чем заслужил репутацию ренегата и соглашателя, каждодневно предающего отечество. Готовясь к возобновлению занятий, ректорат еще активнее, чем прежде, стал заманивать студентов из России. Брали не только бывших гимназистов, брали реалистов и выпускников коммерческих училищ. Половина из прибывших вскоре разбегалась, не вынеся местной патриотической злобы. И вдруг появляется Костя, талантливейший латинист, ко всему – уроженец соседней с Королевством губернии, ergo отлично знающий о непростой варшавской атмосфере – в отличие от сверстников из Пензы или Тамбова.

– Всё дело в том, – объяснил Костин папа, – что этот оболтус…

Костя порозовел. Надежда Владимировна вздохнула. Кузен, по счастью, был занят борщом.

– Этот оболтус, но несомненно самый талантливый ученик Житомирской гимназии со времен Владимира Галактионовича…

Бася взглянула на Костю. Владимир Галактионович – это кто?

– Папа, – заметил Костя, – Короленко учился в Ровно.

– Начинал у нас, – отмахнулся Михаил Константинович. – Бася, вы ведь помните, Житомир – родина Короленко.

Бася уверенно кивнула, решив безотлагательно ознакомиться с биографией писателя и с его творчеством. До сих пор она прочла только повесть о похождениях селянина в Америке, интересную, но небольшую.

– И что же вы думаете, Барбара? – Доктор Ерошенко таинственно понизил голос. – Эта будущая гордость русской науки…

– Папа!

– Это будущее светило классической филологии…

– Миша!

– Фактически провалил экзамены на аттестат зрелости.

Надежда Владимировна вспыхнула.

– Миша, не рассказывай сказок. Не верьте, Барбара. Костя просто получил три четверки, вот и всё.

– И не получил медали! – резюмировал доктор Ерошенко.

– Вот именно, – оторвался кузен от борща.

– Вот почему я не мог отпустить его ни в Киев, ни в Москву, ни в Петербург, ни в Одессу, ни в Харьков, ни даже в Казань.

– Почему? – не поняла Барбара. Она тоже окончила гимназию без медали.

– Потому что везде служили мои однокашники! – Доктор Ерошенко, кажется, до сих пор переживал неслыханный сыновний позор. – Вы можете себе представить подобное? Лучший ученик…

– Со времен Короленко, – вставил Костя.

Михаил Владимирович сокрушенно вздохнул. Никто не желал разделить его чувств, кроме Даниила.

– Ешь-ка борщик, милый друг, – посоветовала мужу мама Кости. – Нашел о чем печалиться. Десять лет спустя. После всего.

– Я просто хотел рассказать Барбаре. Я думал вам, Барбара, будет интересно.

– Конечно, интересно. И что же дальше?

– Я сказал ему: Варшава или Томск. Разумеется, он выбрал Варшаву.

– Разумеется, – пробормотала Бася.

Боже, неужели Костя мог уехать в Томск? За Урал, в глубины Азии? Там тоже чему-то учат? Учат, конечно, но…

– Уж очень далеко, – повернулся Костя к Басе. – К тому же в Томске не было истфила, только юридический.

– А Варшава рядом и почти, можно сказать, заграница, – добавил доктор.

Кузен доел свой борщ и поднял голову.

– Учиться за границей на русском языке… Мечта всех отстающих.

– Разумеется, Даня. Нынче мне осталось только доучиться. Кстати, папа, я снова студент. Московского университета. Ты уж прости.

Доктор кивнул.

– Если бы не кайзер, ты был бы уже магистром римской словесности. Теперь не станешь даже кандидатом. Степени и звания, – объяснил он Басе, – отменены декретом.

– Ты, Миша, еще об утраченном дворянстве поплачь, – погладила ему руку Надежда Владимировна.

– Черт с ним, дворянством, не наша заслуга. А вот степеней и званий… Словом, – доктор возвратился к прежней теме, – я хотел вам похвалиться, пани Барбара, что появление Костика в Варшаве является моей заслугой.