Двадцатый год. Книга первая
Шрифт:
– О чем ты думаешь, Котька?
Так он тебе и скажет, хмыкнул голос.
– Ни о чем. – Ерошенко придвинулся. – А ты? Где сходим в церковь – здесь или в Житомире? У нас замечательный костел святой Софии, прямо на центральной площади. И еще есть костел бернардинов.
– Тебе неймется скрепить нашу связь публичным актом? – Ткнулась носом ему в плечо, думая о Лидии, поэтессе и биомеханичке с питерских курсов. – Если хочешь, можем ограничиться заявлением в НКВД. Но лично я обойдусь и без marriage civil 29 . Такая я бесстыдная особа.
29
Гражданского брака (франц.).
– Я тоже. – Осторожно сжал ее плечи, ткнулся губами в волосы.
– Да уж наслышана.
Не удержалась от провокации. И замерла. Проговорится?
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего. Пошутила. – Отступательный маневр, перегруппировка. – Тут Лидочка вечером забегала, когда ты ушел к себе. Кстати, – в этом месте равнодушно зевнуть, – она тебе нравится?
– Говорят, она мила.
– И кое в чем весьма искусна.
– Да?
* * *
Волынская губерния, куда направилась из Киева бригада Генералова, входила в число областей, долее прочих пребывавших под iugum Polonorum 30 , как горделиво называли владычество над Русью давние польские писатели. Освобождение из–под ярма произошло, как известно, при величайшей из Екатерин, в ходе ощипывания архаической Речи Посполитой более передовыми европейскими монархиями. Не повторяя справедливых суждений, что Россия, в отличие от немцев, не присоединила чисто польских областей, и не забывая, что «ура, Варшава наша» воскликнул славный генерал-аншеф Суворов, подчеркнем немаловажное обстоятельство. Бoльшая часть екатерининских трофеев не просто присоединялась к России, но с нею воссоединялась. Последнее очевидно для всякого, кто не забыл: Россия – это то же, что и Русь, но по-гречески; кто же того не ведает, пусть возвращается в школу.
30
Польское иго (лат.).
Житомир, где вырос Ерошенко, и вся восточная Волынь влились в общерусское государство при втором разборе одряхлевшей польской мачехи, за столетие до Костиного рождения. Западная часть вернулась в матушкино лоно лишь в третий, последний по счету раздел. Тот самый, что ровно за столетие перед явлением на свет Барбары уничтожил одряхлевшую республику, став началом стодвадцатитрехлетней польской niewoli.
Накануне германской войны население губернии приблизилось к трем с половиной миллионам. Семьдесят три процента составляли русские, преимущественно малороссияне. За русскими следовали евреи – более тринадцати процентов (в городах половина жителей). За евреями шустро ковыляли поляки (более шести процентов). Проживали здесь также немецкие и даже богемские колонисты – не влезая в местные свары и преуспевая в земледелии.
К началу века пресловутое обрусение, то есть возвращение Западного края его основной народности, принесло известные плоды – несмотря на выходки неистовых обрусителей, противопольским своим зилотством более вредивших, нежели способствовавших делу. Школы, потребительские лавки и прочие полезные учреждения позволили русскому большинству ощутить себя законным хозяином края – с вытекавшими отсюда последствиями, как отрадными, так и не вполне. После встряски девятьсот пятого местный мужик повалил в союзы русского народа и архангела. (Костин папа доктор Ерошенко предпочел бы видеть земледельца в стане конституционалистов. Увы, пропагаторы почтенных организаций уступали в силе убеждения почаевским инокам – те же отчетливо выражали народное чаяние, связанное неразрывно с польским паном и евреем.) Часть поляков, в свою очередь, сумела примириться с тем, что этот польский край не совсем такой уж польский, допускала, что тутошние хамы, возможно, не совсем уж хамы, и даже готова была признать, пускай и с оговорками, что Россия простирается не только на восток, но и несколько на запад от Волги.
Полувеком ранее, в мятеж шестьдесят третьего, ставший ответом польского дворянства на либеральные реформы царя-освободителя, польское чувство на Волыни выражалось не в пример сильнее. В городах, где польская стихия в ту пору еще господствовала, вполне открыто сочувствовали юношам, уходившим в повстанческие партии, как говорили – do lasu 31 . Но мужики, те самые мужики, что, по понятиям польских романтиков и самого великого Костюшки, непременно должны были схватиться за косы, прогнать москаля за Днепр и склониться перед возрожденною польской республикой, – чертовы мужики романтиков подвели. Нет, за косы-то они взялись, но единственно ради того, чтобы вместе с казаками преследовать в лесах несчастных юношей. Непредвиденный оборот и блеск чудовищного оружия производили на юношей неблагоприятное впечатление. Партии рассеивались, бежали, спешили сдаться регулярным войскам. Лишь бы только… Случалось, польских «партизан» закапывали заживо – по народному обыкновению полагая: нет человека, не будет и мороки. Казаки кое-кого успели откопать.
31
В лес (пол.).
Даже самые отъявленные проклинатели муравьевых, катковых, достоевских, самые сладкозвучные воспеватели кастусей калиновских и национальных жандармов-вешателей, даже они не посмели бы отрицать: в трагический для двух народов год польский элемент, демонстративно ливший слезы по увозимым в Сибирь юным шляхтичам, ощущал себя в физической безопасности. Жертвой ярости аграрного демоса становились исключительно «партизаны»; городам и даже имениям русские хлопы и хамы не угрожали. Лишенная фантазии царская администрация не проявила изобретательности и не учинила того, чем некогда прославились австрийская: когда в восемьсот сорок шестом польских помещиков увлеченно резали польские же мужики – перебившие сотни и тысячи поляков и полек, десятки католических священников и не тронувшие, честь и слава немецкой организации, ни одного еврея или немца. В политически и духовно отсталой России мысль о повторении колиивщины – с ее набитыми телами колодцами – привела бы любого чиновника, военного и статского, в уныние. Невозможность подобных кошмаров оставалась очевидной и для польских манифестантов. Иначе бы они манифестировали дома, запершись и отпустив прислугу.
Как бы то ни было, к моменту рождения Кости страсти поулеглись. Польские жандармы-вешатели, бесшабашные обрусители и перевод из унии в православие стали делом минувших дней. После шляхетского мятежа край прожил в мире полвека – с небольшим перерывом на революцию, не обошедшимся, понятно, без погромов. В пятнадцатом, после эвакуации Царства Польского и завоеванной было Галиции, западные уезды стали театром военных действий. С той поры война тут не кончалась.
Приблизительно таким был взгляд на малую родину у Константина Ерошенко, его родных, друзей и однокашников. Варшавский взгляд Барбары долженствовал быть иным. «Захваченная, но Польша». «Братские народы Речи Посполитой». «В Азию прочь, потомок Чингисхана». «Король, у тебя отобрали Смоленск, но ты же не кричишь». Однако иным он не был. Бася бывала порою наивной, но никогда не бывала слепой.
* * *
Из последнего вовсе не следовало, что Бася всегда и во всем соглашалась с Ерошенко. Смешное столкновение произошло еще до приезда в Киев, на почве украинского языка. (Бася не знала, что этот лингвистический феномен словно бы нарочно придуман был для столкновений, и отнюдь не всегда смешных.)
Едва агитпоезд имени Карла Либкнехта, покинув пределы Орловской губернии, пересек былую границу бесславно сгинувшей УНР и гетманской державы, в купе к Ерошенко и Зеньковичу заявился Коханчик с экземпляром выпущенной в Петрограде брошюрки. Невзрачное издание содержало краткий курс «современного украинского языка».
– Коли будемо в Києвi, – объяснил Гросс-Либхабер, – треба, щоб усi розумiли державну мову. Товариш Крупська особисто мене просила, щоб я доглянув.
Бася и Зенькович в тревоге опустили глаза. Только бы пронесло…
– Не рановато? – буркнул Костя. – До вашей… – показалось, он проглотил одно слово, прилагательное, – державы еще пилить и пилить. Или вы не в курсе, что север Черниговской губернии и Гомель возвращены в РСФСР? Почекайте трошкi, добродiю. Чи вже не можеться?
Он был так зол, что даже дикое сочетание «возвращены в РСФСР» умудрился произнести без запинки. Коханчик смутился – то ли действительно забыл о последних территориальных вариациях, то ли сознательно их игнорировал. Все же, собравшись с духом, разъяснил:
– Якщо довго чекати, товаришу, то часу не вистачить. Бо це справжня мова, а не як там хтось собi думає… Треба вчити. Особенно теперь, – повернулся он к Басе, – когда Россия и Украина обрели наконец независимость. Вы, Барбара Карловна, даже не представляете, до чего украинский трудящийся при царизме ненавидел так называемых великорусов, тобто кацапiв або москалiв. А вам, товарищ Ерошенко, – в голосе Факира тренькнула обида, – вам бы не палки в колеса вставлять, а помогать. Искупить грехи перед брошенным народом. Который на вас горбатился, пока вы в гимназиях окацапливались.