Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

Капица Елена Леонидовна

Конечно, пока что [у нас] хаос организации, и он всегда действует деморализующе; надо, по-видимому, иметь волю больше моей, чтобы при этом сохранять регулярность и точность работы. Но трудности здесь очень большие, но все же, я думаю, мы их все преодолеем. Скорей бы добраться до работы…»

«№ 8

21 декабря 1935 г., Москва

…Таможенники заставили нас раскупоривать решительно все. Причем мебель пришлось раскупоривать на дворе — мороз, ветер, я совсем продрог (часа три пришлось этим делом заниматься). Развернутую мебель потом погрузили и отправили на квартиру. Мебель поцарапали и попачкали. Я так и не знаю, все ли было перетащено, я уже не мог за всем следить. Ну, Бог с ними, хотя у нас в институте прут вовсю. У меня сперли рулетку. Шальников оставил портфель у меня

в кабинете на 5–10 минут, и у него из него уперли 100 рублей. У нашего заведующего администрацией украли часы, а у Клеопольда все его жалование, он оставил его на столе. Что уперли с грузовика, я не знаю, т. к., конечно, не могу помнить все вещи. Но все же мне интересно знать, что у меня искали таможенники. Ну, что я мог такое провезти, что бы было нехорошее? В чем меня все еще подозревают? Ведь если мои вещи освобождены от пошлины, то это уж больше не таможенный досмотр, а просто обыск. Как после этого может быть речь о взаимном доверии? Ну их к черту всех! Поскорее зарыться в свою работу и позабыть об них всех. Конечно, теперь я, кроме своей научной работы, делать ничего не буду. Аминь!

Сегодня всё перевезли. Большой генератор очень картинно тащило 15 лошадей. Тяжеловозы работали исключительно хорошо и дружно, к ним не придерешься. <…>

Я сегодня немного возился с мебелью. Собрал верстак, сафьяновые стулья. Скажи ребятам, что их игрушки пришли благополучно. Андрюшина собачка без хвоста тоже очень патетично болталась, привязанная к какому-то свертку. <…>

Завтра месяц, как ты уехала, дорогой Крысеночек. Неужели я скоро увижу тебе и поросят? Мне ведь, кроме вас, никого не надо…»

26 декабря, после большого перерыва (последнее письмо было от 11 декабря) Анна Алексеевна пишет мужу в Москву. Причина столь большого перерывы — не только частые телефонные разговоры, но и масса дел, обрушившихся на нее в тот последний ее кембриджский месяц.

«№ 5

26 декабря 1935 г., Кембридж

…Получила сразу 2 Твоих письма, все поручения исполню и все сделаю.

Насчет Менделеевского кабинета. Я думаю, я смогу часть его привезти с собой. Они тут хотят попробовать его заменить (для себя), чтобы осталась коллекция для Mond Laboratory. Ну, я думаю, их можно будет уговорить.

24-го я последний раз видела Rutherford’а. Он был совсем исключительно мил и трогателен, говорил много слов от души про Тебя, про будущее, про все вообще. И когда расстались, он вдруг меня поцеловал! Вот это единственный мужчина, который в Твое отсутствие меня целовал! Он был очень тронут коробочкой [99] , и вообще я им очень довольна, хороший старик. И Тебя любит нежно, и это мне очень приятно.

Мы выезжаем 10-го, попрошу, чтобы на это число и билеты заказали. Дело в том, что я сдала дом, и новые люди приезжают 10-го. Мне тут надо кое-что сделать, поэтому я так задерживаюсь. Но это лучше. Я сначала думала ехать 3-го, но тут все устроилось лучше, и я смогу сама присмотреть за всем.

99

Речь идет о палехской шкатулке, которую Анна Алексеевна привезла из Москвы в подарок Резерфорду.

Ты получишь приветственную телеграмму. Это G. I. [Taylor] придумал, когда они все у меня были. А те, кто не мог прийти, меня зовут и письма пишут, и вообще всячески ухаживают. Ребята завалены подарками, какое-то невероятное количество, книги и игрушки. <…>

К нам собирается масса народу, начиная с апреля. Хочет приехать Glenn Millikan. И, конечно, придет повидать нас. Вообще, все теперь чувствуют, что в Москву можно ехать как домой, и собираются самые неожиданные люди.

Интересно, как все наладится. По всей вероятности, Твой институт будет опять интернациональным центром научной жизни, а это в Москве еще больше нужно, чем здесь. Будет много работы и хлопот, но, как говорит Debye, жизнь только [тогда] интересна, когда надо бороться и добиваться. А теперь мы с Тобой хорошо сработались и будем дальше так же работать. Самое главное то, что ни Ты, ни я никогда не смущаемся критикой и завистью, которую, конечно, и в Москве встретим в очень большом размере. Rutherford об это говорил и сказал, что этого было много в его жизни, но он просто не обращал внимания…»

И

далее следуют поразительные строки, в которых Анна Алексеевна, талантливый художник, археолог, откровенно, и даже с гордостью, пишет о решении, которое, по-видимому, она приняла в самое последнее время, отправляя мужу в Москву оборудование его кембриджской лаборатории:

«Какие все чудаки, когда думают, что я должна что-то делать самостоятельно. А разве не замечательно создать себе помощников, на которых можно рассчитывать, и разве не так же замечательно быть таким помощником, на которого можно положиться? Всегда нужно знать, в каком месте человек может сделать больше всего. Конечно, я могу сделать больше всего, когда мы работаем вместе, под Твоим руководством. Люди, которые стремятся обязательно к самостоятельности, но на кот[орую] у них нет способностей, только зря тратят свою энергию, а для меня самое важное — это наладить Твою работу и следить, чтобы все было в порядке и Ты бы мог спокойно работать. Домашняя обстановка очень важна. Ведь они никто не понимают, что для нас с Тобой дом и лаборатория — одно и то же, и поэтому я заинтересована в том и другом.

Ты не беспокойся о расстановке вещей дома. Я сделаю, когда приеду. Ты занимайся лабораторией и отдыхом.

Ребята страшно хотят ехать. В восторге от того, что увидят Тебя (!) и снег (!). Я их посылаю на неделю на мельницу, чтобы они были в хорошем состоянии перед отъездом.

Через несколько дней я закажу билеты и пошлю наши паспорта в посольство…»

«№ 5-а

27 декабря 1935 г., Кембридж

Получила сегодня от Тебя письмо № 7 и поэтому приписываю еще в мое письмо. Ты сегодня будешь звонить по телефону, и я Тебе все скажу, что надо, но на всякий случай тоже и напишу.

Во-первых, сейчас все уехали, Рождество, и никого нет. Поэтому задерживаюсь с поручениями. Чертежи Weiss’овского магнита отправила сегодня аэропланом (полюса и детали). Все деликатные приборы будут запакованы Cambridge Instrument С° и, по всей вероятности, отправлены на пароходе, идущем в Мурманск около 7-го. Твой ящик с образцами металлов, над которыми Ты работал, уже отправлен на втором пароходе, т. е. 14-го на „Смольном“. Менделеевский кабинет, думаю, что вышлют тоже 7-го. Вот адреса всех научных обществ, всюду я уже сама написала и послала адрес. <…> Я написала всем, чтобы пересылали всё Тебе в Москву.

Сегодня напишу de Haas’у письмо. Здорово выходит: Ты в Москве, а секретарь в Кембридже! Но ничего, мало путаем. <…>

Авто закажу и куплю, есть лучшая модель, немного дороже, где больше окон. Там, где в прошлой модели сзади парусина, теперь делают окно [100] . Очень красиво, приятно и все прочее! Двигатель тоже закажу через Аркос, только надо подробности знать из каталога, у меня нет дубликата.

Я все сделаю, Ты не беспокойся, ну, а если что забуду, тут можно будет поручить друзьям сделать. John возвращается 2-го, тогда все выясню. <…>

100

В тексте письма рисунок — автомобиль, на рисунке помечено окно, о котором идет речь.

У меня будет масса багажа, но это ничего, мне даже весело думать, как поедем. Ружье купила и все причиндалы тоже.

Ребята в страшном волнении, так что все хорошо. Целую крепко и очень, очень люблю.

Твой Крыс».

«№ 9

27–28 декабря 1935 г., Москва

…Посылаю тебе твой интернациональный permit [101] для управления автомобилем. Ты только привези его сюда обратно, т. к. по нему ты получишь здесь право езды без экзамена. Также посылаю identity book [102] . Ты всегда что-нибудь посеешь за собой. Посылаю отдельным пакетом.

101

Разрешение (англ.). Здесь: водительские права.

102

Удостоверение личности (англ.).