Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

Капица Елена Леонидовна

Я был очень огорчен, получив твои новости о К[апице]. Я уже и раньше слышал от Гамова, что Капица вынужден ненадолго задержаться в России, но до того, как получил твое письмо, не представлял себе, что у него такие серьезные трудности с выездом. Я разговаривал обо всем этом с некоторыми профессорами из Принстона. Мы все согласны, что по отношению к К. допущена величайшая несправедливость, и очень сочувствуем тебе и сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь. Наиболее подходящий для этого человек д-р Флекснер, который является одним из руководителей Института передовых исследований. (Он встречал К. в Кембридже прошлым летом.) <…> У него много связей в дипломатическом мире, и он отнесся к этому случаю с величайшим интересом. Завтра он поедет в Вашингтон и сделает все, что может. Эйнштейн также проявил большой интерес и будет рад помочь.

Я напишу тебе немедленно, если что-нибудь произойдет. И ты, пожалуйста, пиши мне, если будут какие-то новости. Ты

можешь всегда рассчитывать на меня во всем, в чем я только смогу помочь. Пожалуйста, не волнуйся на этот счет. Я думаю, что, в конце концов, все будет хорошо».

«15 января 1935 г., Кембридж

Мой дорогой Дирак,

Я получила твое письмо несколько недель назад, но не ответила на него, потому что Резерфорд был в отъезде, и ничего не сдвинулось с места. Наибольшее беспокойство вызывает сейчас тот факт, что Капица назначен нашим правительством директором Института физических проблем, предполагается, что Институт будет принадлежать Академии наук, но он, как и многое в России, пока еще не существует. Я называю это беспокойством, потому что об этом везде официально объявлено, каждый посол за границей теперь имеет убедительный ответ на вопрос, что К. делает в России. Они даже могут сказать, что это было сделано с согласия К., но ведь это согласие может быть получено разными способами. Когда он был в первый раз вызван в Москву из Ленинграда (я тогда еще была в России) и он сказал, что не хочет ехать, то получил следующий ответ: „Профессор, вы отдаете себе отчет, что это приказ Правительства, и вы не можете говорить нет, вы должны ехать“. Когда дела делаются таким образом, то нет нужды доказывать, что есть много способов заставить тебя согласиться. Так что, возможно, и его директорство было чем-то в этом роде. Другой повод для волнений дает тот факт, что посол утверждает, что К. занят важной работой, живет в прекрасных условиях, у него есть яхта и дача в Крыму. Однако я знаю только одну вещь, что за ним следят два человека, следят постоянно, куда бы он ни пошел, а жить ему приходится в гостинице. Никто не возьмется утверждать, что это нормально. Если бы К[апица] был доволен и счастлив, то, наверное, он не нуждался бы в детективах, следующих за ним по пятам, кто может быть счастлив, когда за ним следят. И если он остался по собственной воле, то почему бы ему не вернуться сюда, чтобы закончить здесь все дела, ведь если он так уж счастлив, то он непременно вернется назад. Почему не выпустить его? В утверждениях посла множество противоречий (он написал письмо в ответ на очень дружеский запрос проф. Ласки из Института экономики из Лондона). Все это крайне неприятно еще и потому, что в это самое время К. находится в глубокой депрессии и очень удручен и у него единственное желание — вернуться в свою лабораторию и заниматься своей работой, своими экспериментами, которые он готовил многие годы. И невозможность этого делает его столь несчастным, что он не может ни о чем другом думать. Он пытается в Москве встречаться с различными людьми, чтобы при личной встрече убедить их, что он честный человек, а не тот, за которого они его принимают.

Одна из причин такого идиотского положения вещей заключается в том, что наше правительство вбило себе в голову, что Британия не станет тратить столько денег на К. и оказывать ему такое уважение просто из-за того, что он первоклассный ученый. Они твердо уверены, что это происходит из-за его услуг, оказанных Военному ведомству! И это о К., который твердо убежден, что ученые не должны никогда принимать участие в каких-либо военных разработках, никогда. А они просто не принимают во внимание и не доверяют ничему, что бы он ни говорил. Верят они лишь той информации, которую получают от тех, кто настроен против К. Это действительно большая проблема — убедить их, что они совершают ошибку, не доверяя К. Было бы прекрасно, если американцы смогли бы помочь в этом. Россия в настоящий момент очень заинтересована в том, что в США думают о ней. И если д-р Флекснер что-то сможет сделать, то было бы очень хорошо.

Одну вещь надо всегда помнить, что в создавшихся условиях К. крайне несчастен, что он оторван от своей работы, которая составляет весь смысл его жизни, и что он не вернется к своей работе, пока русское правительство не начнет ему полностью доверять. Если бы только добиться, чтобы ему разрешили приехать сюда хоть на время, чтобы он смог закончить, что собирался, то и это была бы помощь. Но они не доверяют никому.

Дирак, все происходящее крайне тяжело, и я чувствую, что мы должны сделать все, что только можем, чтобы помочь К. выпутаться из создавшегося положения.

Здесь курсируют разнообразные неприятные слухи о К., вроде того, что он все это организовал сам, потому что он хочет порвать все кембриджские связи, и что русские просто купили его. И еще слух, что он был шпионом в Англии и продавал информацию России за какие-то неправдоподобные суммы и поэтому каждый год ездил в Россию. Я думаю, что наше правительство слышало какие-то из них (ведь

они появились около года назад) и твердо верит, что в них есть какая-то правда. И так как они ничего К. не платили и не получали от него никакой информации, то значит, он занимался шпионской деятельностью в России и используя свои связи с учеными всего мира. И эту информацию он продавал Британии и за это имел то, что имел, — лабораторию, F.R.S. [107] и т. д., и т. д. Что еще я могу услышать — пока не знаю, но я готова ко всему. Я пишу тебе об этом, потому что ты должен быть готов услышать все эти нелепые сплетни. Только одну вещь ты должен всегда иметь в виду — К. не разрешают уехать из России, и что он по собственной воле никогда не будет находиться вдали от своей работы. Все эти сплетни существуют для того, чтобы настроить общественное мнение против него.

107

Был членом Лондонского Королевского общества — Fellow of the Royal Society.

Я прошу тебя простить меня за доставляемое тебе беспокойство, но сознание, что ты согласен со мной в отношении К. дает мне силы.

Я думаю, что ты знаешь, что вся корреспонденция из или в Россию открывается и просматривается, и это не прибавляет К. оптимизма».

«14 марта 1935 г., Принстон

Дорогая Анна,

Несколько недель назад я получил твое письмо. Д-р Флекснер думает, что, используя политические рычаги в Вашингтоне, для К. невозможно ничего сделать, потому что это не касается Америки. Наилучшим будет ознакомить Москву с мнениями американских ученых. После долгих обсуждений соответствующее обращение было составлено (копия прилагается). Я надеюсь, что его подпишут все выдающиеся физики Америки, и оно будет послано в Москву. Если европейские страны выступят с аналогичной акцией, я думаю, это будет иметь эффект.

Этим летом я предполагаю отправиться в Россию, пока не знаю, через Атлантику или Тихий океан. Конечно, я встречусь с К., если он до тех пор будет там. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?

В Принстоне все говорят, что К. задержан в России из-за того, что Гамов отказался вернуться в Россию, после того как был отпущен с обещанием вернуться. Правда ли это? Мне это кажется весьма правдоподобным.

Я надеюсь, что ты уже не так волнуешься. Ты не должна обращать внимания на всякие глупые истории, в которые никто все равно не верит».

«9 апреля 1935 г., Кембридж

Дорогой Дирак,

Спасибо тебе за письмо, я надеюсь, что наше правительство прислушается к вашей петиции. Но, во всяком случае, американские ученые не безразличны к судьбе Капицы.

Ты пишешь, что собираешься в Россию этим летом, и я очень надеюсь, что ты поедешь через Англию. Если Капица все еще будет там, то я должна иметь надежного друга, которому я могла бы доверить послание, которое может быть отправлено только таким способом.

Боюсь, что Капица находится все в большем и большем волнении, очень страдает и очень несчастен. Ты знаешь, как он волнуется, когда что-то происходит неправильно, а здесь все неправильно. Я вкладываю в письмо перевод некоторых писем К. ко мне, которые могут быть интересны тебе, а также д-ру Флекснеру, т. к. в них очень хорошо предстает картина морального состояния Капицы. Я чувствую, что мы должны приложить все силы, чтобы хотя бы на короткое время он смог вернуться в Кембридж, под любые гарантии. Но он не хочет гарантий, т. к. это будет означать отсутствие к нему полного доверия. Все это меня очень беспокоит, т. к. мне кажется, что на сов. правительство не оказывается достаточного давления. Если ты найдешь это возможным, то было бы все-таки очень хорошо, чтобы и какое-то другое мнение, а не только ученых, было бы доведено до нашего правительства. Как ты думаешь, можно этим делом заинтересовать радикальных писателей? Мне кажется, что письма Капицы хорошо отражают его положение и что любой человек, прочитавший их, будет на его стороне. Особенно среди людей, заинтересованных в развитии Советского Союза, среди тех, кто относится к нему с симпатией. Всякий увидит, какая была допущена ужасная ошибка, и чем скорее ее исправить, тем будет лучше для всех. Поговори об этом с д-ром Флекснером, который, как я поняла из твоих писем, как раз подходящий для этого человек.

Что касается Гамова, то тут трудно сказать, имело ли его дело какое-нибудь влияние. Конечно, оно все усложнило, правительство стало относиться более подозрительно к ученым. Но Гамов всегда говорил мне, что никто не давал никаких гарантий его возвращения. Да и Гамов сам находится не в очень приятном положении. В России, определенно, были очень недовольны его поведением. Но это его заботы, а не мои.

Пожалуйста, Дирак, если есть хоть какая-то возможность поехать в Россию через Европу, сделай это. Это будет чрезвычайно важно и для меня, и для Капицы, и я буду очень рада повидаться с тобой.