Дважды дрянь
Шрифт:
– Как за три? Это что, суды будут так долго наше дело разбирать?
– Ну да. А ты как хотела? Бывает и дольше. Да пусть, пусть долго! Нам же это на руку! Тебе обязательно надо всю квартиру в собственность получить. А если она по долям будет – ты никогда свою долю не продашь. Это сложно. Тем более, как я понимаю, второй собственник будет за границей проживать. Так что придется тебе эти три-четыре года на одну зарплату пожить. В свое же благо. Зато потом сможешь ее продать очень выгодно. Знаешь, как сейчас цены на недвижимость выросли?
– Не знаю, Мстислава. В общем, делай как хочешь. Как считаешь нужным. Я тебе полностью доверяюсь.
– Стало быть, и на суд со мной в Питер не поедешь?
– Нет. Не поеду.
– Что ж, и правильно. И не надо. Все испортишь только, с твоими-то сомнениями. Тем более твой муж, я думаю, тоже на суд не придет – адвоката своего отправит. Кстати, он еще здесь или уже уехал в свою Германию?
– Не знаю. Может быть, и уехал.
– Ну, это не важно. Теперь о расходах. Я так понимаю, денег у тебя на оплату моей поездки нет?
– Нет. Но я могу тебе дать доверенность, ты снимешь с моего счета. Там что-то оставалось, по-моему.
– Нет. Не надо. Тебе остатки со счета и самой пригодятся, я думаю. Деньги я найду. Но договор мы подпишем на моих условиях! Потом продашь квартиру, рассчитаешься за все и сразу… Хорошо?
– Да. Хорошо.
– Ну, вот и все пока. Сейчас я договор сделаю, подпишешь и можешь быть свободна…
Какое хорошее слово – свободна! Просто замечательное слово. И звучит, если вслушаться, летящей неземной музыкой – сво-бод-на… Жаль, что к ней, к Майе Гофман, оно не имеет никакого отношения. Просто абсолютно никакого. Никогда она не была свободна ни в поступках своих, ни в решениях. И судя по всему, не будет. По крайней мере, в ближайшие четыре года уж точно не будет. Да и потом… Хотя, может, и есть в этом какой-то смысл? Раз так сложилось? Ведь ничего не бывает просто так, чтоб без смысла…
После первого, обыкновенного районного суда Мстислава приехала победительницей. Позвонила ей поздним уже вечером, протараторила возбужденно в трубку:
– Представляешь, адвокат твоего мужа в суде заявил, что его клиент согласен добровольно помогать семье своей бывшей жены! Но чтоб истица, то есть ты, конечно, отказалась от взыскания алиментов! Будто бы его клиент очень уж огорчен обстоятельством самого факта принуждения! Смотри-ка, нежный он у тебя какой! Надо же! Огорчен он, видите ли!
– И что? И ты согласилась?
– На что?
– Ну… Чтоб добровольно…
– Ага! Щас! Разбежалась! Я что, на идиотку похожа, чтоб козлам всяким верить?
– Он не козел, Мстислава. Он бы и правда помогал.
– Да ладно… Был бы не козел, не спорил бы. Какая ему разница – добровольно, не добровольно…
– Есть разница. Знаешь, это просто Леню знать надо… У него вообще принципы такие…
– Да знаем мы эти принципы, господи! Сегодня наобещать, а завтра – фиг вам!
– Нет, Леня не такой.
– Слушай, чего ты заладила – такой, не такой! Мы же договорились, что я буду действовать по своему усмотрению! – послышались уже раздраженные нотки в голосе Мстиславы. – Договорились или нет?
– Да. Договорились. Извини.
– Вот так вот… И не перебивай меня… – уже более миролюбиво произнесла она в трубку. И тут же добавила: – Кстати, о помощи… Он ведь и впрямь через адвоката тебе деньги передал. Довольно порядочную сумму, между прочим.
– Ну, вот видишь…
– Что – вот видишь? Это еще ничего не значит! Мы потом их лучше из общей задолженности по алиментам вычтем. Проявим женское благородство! – коротко хохотнула она. – И не более того! И вообще, кончай занудствовать! Тебе квартира не нужна, что ли?
– Не злись, Мстислава.
– Да я не злюсь! Просто я терпеть не могу работать с такими, как ты, тетками! Которые от сопливой своей добродетели только и делают, что в рефлексии впадают. Никому от них толку нету! Если хочешь, то от этой надуманной совестливости настоящее зло идет, стопроцентное. Потому что она беззубая, эта твоя добродетель. Вот скажи, ты из жалости да доброты столько лет молчала и от мужа правду скрывала?
– Да… Наверное…
– А на фига? Видишь, что из этого получилось? Хрень получилась! Сплошные обиды и душевные раны… Так что уж лучше быть сукой и сволочью. По крайней мере, всем понятно, чего от тебя ожидать можно. А стыдливое твое молчание из тебя еще большую сволочь делает. Да вдобавок и сама ты покою не знаешь, избиваешь себя розгами… Ведь избиваешь, признайся? И получаешься при этом все равно сволочью, но только такой… белой и пушистой. Согласись, глупо же? Уж если делаешь зло, то не лучше ли смело заявить – да, вот такая я сволочь! По крайней мере, так честнее будет.
– Да, Мстислава. Я сволочь.
– Ну ты что? Обиделась, что ли?
– Нет. Не обиделась. Просто… Просто мне внутри стыдно, понимаешь? Никак от этого чувства отделаться не могу. Да и не отделаюсь уже никогда, наверное. Хотя это мои проблемы, прости…
– Вот, в этом ты вся и есть… Обижают – не обижаешься, выгоняют – уходишь, отбирают – отдаешь… Одно слово – беззубая страдалица! Голубой воришка! И сама не знаешь, чего хочешь…
– Ладно, Мстислава. Не злись. Я все поняла. Спасибо.
– За деньгами когда придешь?
– Завтра.
– Но я тебя убедила или нет?
– Да не надо меня ни в чем убеждать! Видимо, у меня природа такая – беззубострадальческая. Но пусть моя природа тебя не беспокоит, Мстислава. Делаешь свое дело – и делай…
Так они и спорили еще целых четыре года, повторяя этот разговор в различных вариациях. И сами не заметили, как стали не то чтобы подругами, а скорее странно-душевными приятельницами. За эти четыре года один суд плавно перетекал в другой, из первой инстанции в кассацию, потом этот казусный спор о взыскании алиментов и до Верховного суда добрался. И как и предсказывала Мстислава, ни один суд дальше его величества формального обстоятельства так и не продвинулся. В общем, все шло так, как и было задумано молодым адвокатом Найденовой, и даже судебное решение о наложении ареста на Ленину долю в квартире в счет невыплаченных алиментов ею было уже получено.
Надо было ехать в Питер, оформлять документы. И вдруг откуда ни возьмись этот Европейский суд – «Леонид Гофман против России»…
– …Эй, Майка! Ты чего, спишь, что ли? – вздрогнула от прозвучавшего над головой Дининого голоса Майя. И даже дернулась слегка, чуть не снеся на пол примостившуюся на подлокотнике кресла чашку с давно остывшим кофе.
– Нет, я не сплю… А ты что, уже все? Подстриглась?
– Ну да… Посмотри, красота какая! Сразу видно, что дорого…
Дина тряхнула головой, отчего острые вытянутые прядки колыхнулись капризно и тут же вернулись каждая на свое прежнее место – то самое, отведенное им парикмахершей.